Архив Митрохина. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ОТ ВОЙНЫ НАСТОЯЩЕЙ – К ВОЙНЕ ХОЛОДНОЙ.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ОТ ВОЙНЫ НАСТОЯЩЕЙ – К ВОЙНЕ ХОЛОДНОЙ

В конце Второй мировой войны Центр столкнулся с тем, что, как он опасался, было надвигающейся катастрофой в разведывательных операциях против своих союзников в военное время. Первая серьезная тревога возникла в Оттаве, где отношения между сотрудниками НКГБ и ГРУ, работавшими под “легальным” прикрытием в советском посольстве, были такими же напряженными, как и в Нью-Йорке. Хуже всего обстояли дела в резидентуре ГРУ. 1 

Вечером 5 сентября 1945 года Игорь Гузенко (фото), шифровальщик ГРУ в советском посольстве в Оттаве, тайно засунул под рубашку более сотни секретных документов и попытался дезертировать. Выходя из посольства, он изо всех сил поджимал живот. “Иначе, – сказала позже его жена, – он выглядел бы беременным”.

Дезертирство оказалось более сложным, чем представлял себе Гузенко. Когда он обратился за помощью в офисы Министерства юстиции и “Оттава джорнэл”, ему сказали прийти на следующий день. Но 6 сентября и Министерство юстиции, и “Оттава джорнэл”, не поняв, что им предлагают шпионскую историю десятилетия, проявили не больше интереса, чем накануне вечером. К вечеру 6 сентября в советском посольстве поняли, что пропали и Гузенко, и секретные документы. Пока Гузенко с женой и ребенком прятался в соседской квартире, сотрудники НКГБ взломали его дверь и обыскали квартиру. Прошло почти полночи, прежде чем местная полиция пришла ему на помощь, и семья Гузенко наконец-то обрела убежище. ²

Помимо выявления крупной шпионской группировки ГРУ, Гузенко также предоставил отрывочные сведения об операциях НКГБ. Несколько месяцев спустя Лаврентий Берия, советский руководитель службы безопасности, разослал по резидентурам язвительное обвинение в некомпетентности ГРУ и, как он предполагал, НКГБ в Оттаве:

Самые элементарные принципы безопасности игнорировались, самодовольство и самоудовлетворенность оставались бесконтрольными. Все это было результатом снижения политической бдительности и чувства ответственности за работу, порученную партией и правительством. Дезертирство Г[узенко] нанесло большой ущерб нашей стране и, в частности, очень сильно осложнило нашу работу в американских странах. ³

В. Бурдин с А.И.Микояном во время визита в США, январь 1959 г

Из-за страха быть обвиненным в дальнейших нарушениях безопасности резидентура в Оттаве не хотела проявлять инициативу в вербовке новых агентов. Согласно более поздней оценке ущерба, перебежка Гузенко “парализовала работу разведки [в Канаде] на несколько лет и продолжала оказывать самое негативное влияние на работу резидентуры вплоть до 1960 года”. Летом 1949 года действующий резидент в Оттаве Владимир Трофимович Бурдин* (также известный как Бородин), недавно прибывший из Москвы, написал в Центр письмо с жалобой на инертность своих коллег:

Резидентура не только потеряла все свои прежние контакты в канадских кругах, но даже не пыталась приобрести новые… Советская колония замкнулась в себе и отгородилась от внешнего мира, полностью занявшись своими внутренними делами”.

Центр согласился с этим. Резидентура, заключил он, “погрязла в рутине”. ⁴

*видимо вкралась ошибка. Отчество Бурдина не Трофимович, а Павлович. (прим. перев.)

До самого конца жизни Гузенко КГБ периодически и безуспешно пытался разыскать его. В 1975 году, после того как член парламента от прогрессивных консерваторов Томас Коссит попросил пересмотреть пенсию Гузенко, резидентура в Оттаве выяснила, что Гузенко живет в его избирательном округе. В донесении резидентуры также сообщалось, что Коссита и Гузенко видели вместе на хоккейном матче во время турне советской сборной в Канаду. Офицер КГБ, расквартированный в Оттаве, Михаил Николаевич Хватов, попытался обработать Коссита в надежде выяснить местонахождение Гузенко. Он не добился успеха, а резидентура впоследствии сообщила, что парламентские вопросы Коссита были “явно антисоветскими по тону”. Несколько лет спустя КГБ начал поиск компрометирующих материалов о личной жизни Коссита и подготовку активных мер по его дискредитации. Он умер в 1982 году, так и не дождавшись начала кампании против него. ⁵

Перебежка Гузенко в сентябре 1945 года также вызвала тревогу в резидентурах НКГБ в Великобритании и США. Филби, как глава IX отдела СИС (советская контрразведка), был хорошо информирован о дебрифинге Гузенко и сообщил об “усилении контрмер” против советского шпионажа в Лондоне. В ответ Центр дал инструкции по обеспечению жестких процедур безопасности, чтобы гарантировать, что “ценная агентурная сеть защищена от компрометации”. Борису Крётеншильду (он же “Кротов”), контролеру наиболее важных агентов резидентуры, было приказано передать всех, кроме Филби, другим сотрудникам и сократить частоту встреч до одного раза в месяц: “Предупредить всех наших товарищей, чтобы при выходе на встречу они тщательно проверялись и, если будет замечена слежка, ни при каких обстоятельствах не пытались уйти от наблюдения и встретиться с агентом…”. В случае необходимости контакты с британскими агентами должны были временно прерываться. ⁶

Еще большую тревогу вызвала попытка дезертирства сотрудника НКГБ в Турции Константина Дмитриевича Волкова. 27 августа 1945 года Волков написал британскому вице-консулу в Стамбуле К. Х. Пейджу письмо с просьбой о срочной встрече. Когда Пейдж не ответил, Волков явился лично 4 сентября и попросил политического убежища для себя и своей жены. В обмен на убежище и сумму в 50 000 фунтов стерлингов (около миллиона фунтов стерлингов по сегодняшним ценам) он предложил важные файлы и информацию, полученные во время работы в британском отделе Центра. Среди наиболее высоко оцененных советских агентов, по его словам, были двое в Министерстве иностранных дел (несомненно, Берджесс и Маклин) и семь “внутри британской разведывательной системы”, включая одного, “выполнявшего функции руководителя секции британского контршпионажа в Лондоне” (почти наверняка Филби). ⁷

19 сентября Филби сильно удивился, получив сообщение о встрече Волкова с Пейджем по дипломатической почте из консульства в Стамбуле. ⁸ Он быстро предупредил Крётеншильда. ⁹ 21 сентября турецкое консульство в Москве выдало визы двум спецагентам из НКГБ, выдававшим себя за дипломатических курьеров. На следующий день Филби удалось получить разрешение от начальника СИС сэра Стюарта Мензиса вылететь в Турцию, чтобы лично заняться делом Волкова. Из-за различных задержек в пути он прибыл в Стамбул только 26 сентября. Двумя днями ранее Волков и его жена, оба на носилках и под сильным наркозом, были доставлены на борт советского самолета, направлявшегося в Москву. ¹⁰ Во время полета обратно в Лондон Филби составил циничный отчет Мензису о возможных причинах обнаружения Волкова НКГБ. Как он писал позже, “Несомненно, и его офис, и его жилые помещения прослушивались. И он, и его жена, по сообщениям, нервничали. Возможно, его манера поведения выдавала его, возможно, он напился и слишком много говорил, возможно, даже он передумал и признался своим коллегам. Конечно, допускал я, это все домыслы; правду, возможно, мы никогда не узнаем. Другая теория – о том, что русские были предупреждены о сближении Волкова с британцами, – не имела под собой веских доказательств. Ее не стоило включать в мой отчет. ¹¹

На допросе в Москве перед казнью Волков признался, что просил у британцев политического убежища и 50 000 фунтов стерлингов, и раскаялся в том, что планировал раскрыть имена не менее 314 советских агентов. ¹² Филби был очень близок к разоблачению. 

При чуть меньшем везении в Оттаве несколькими неделями ранее Гузенко тоже не смог бы дезертировать. 

При чуть большей удаче в Стамбуле Волкову удалось бы разоблачить Филби и сорвать британские операции МГБ.

Случаи Гузенко и Волкова произошли в удивительно напряженный период для лондонской резидентуры, которую до 1947 года возглавлял Константин Кукин (кодовое имя ИГОРЬ – фото).

С 11 сентября по 2 октября 1945 года Совет министров иностранных дел пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН (США, Советского Союза, Великобритании, Франции и Китая) провел свое первое заседание в Лондоне для обсуждения мирных договоров с побежденными вражескими государствами и других послевоенных проблем.

Проникновение резидентуры в Министерство иностранных дел придавало ей необычайно важную роль.

Согласно материалам КГБ, на протяжении всего заседания советский посол Иван Майский (фото выше) больше полагался на сотрудников резидентуры, чем на собственных дипломатов, заставляя их продлевать каждый рабочий день до раннего утра следующего дня. ¹³

Заседание Совета Безопасности, однако, было неудачным и впервые публично обнажило глубокие разногласия между Востоком и Западом, которые к 1947 году привести к холодной войне.

На этом и последующих заседаниях Совета Безопасности министр иностранных дел Сталина, Вячеслав Михайлович Молотов (фото), в значительной степени полагался на разведданные западных агентов МГБ.

Более того, он был склонен считать это само собой разумеющимся.

“Почему, – грозно вопрошал он однажды, – нет никаких документов?”.

На Лондонской конференции, открывшейся в ноябре 1947 года, он, судя по всему, получил некоторые документы британского МИДа  еще до того, как они попали к официальной делегации Англии. ¹⁴

Самыми важными источниками МГБ на заседаниях Совета министров иностранных дел с 1945 по 1949 год были британские. Благодаря похищению Волкова четверо из “Великолепной пятерки” военного времени смогли продолжить работу в качестве штатных советских агентов после войны. Исключением стал Энтони Блант, который испытывал столь заметный стресс, что Центр не стал возражать против его решения уйти из МИ-5. Незадолго до своего возвращения в мир искусства в ноябре 1945 года в качестве хранителя королевских картин Блант сделал один необычный выпад, который в то время не был воспринят всерьез. “Что ж, – сказал он своему коллеге по МИ-5 полковнику “Тар” Робертсону, – я с большим удовольствием передам русским имена всех офицеров МИ-5!”. Центр вполне мог надеяться, что Лео Лонг (кодовое имя ЭЛЛИ), которого Блант во время войны использовал в качестве субагента в военной разведке, станет его преемником в Службе безопасности. Блант рекомендовал Лонга на высокий пост в МИ-5, но отборочная комиссия отклонила его кандидатуру, предположительно с небольшим перевесом, в пользу другого кандидата. Вместо этого Лонг перешел в Британскую контрольную комиссию в Германии, где в конце концов стал заместителем директора разведки. Там он сопротивлялся попыткам установить регулярный контакт с офицером, ведущим его дело. Такое упрямство Центр частично объяснил тем, что Блант перестал быть его контролером. Среди эпизодических услуг, которые Блант продолжал оказывать Центру, были два или три визита в Германию для получения разведданных от Лонга. ¹⁵

В отличие от Бланта, трое из “Великолепной пятерки” – Филби, Берджесс и Маклин – были на пике своей карьеры советских агентов, а Кэрнкросс – близок к своей вершине, когда началась холодная война. Филби оставался главой IX отдела СИС до 1947 года, когда он был назначен начальником отделения в Турции, что позволило ему предать агентов, пересекавших российскую границу, а также их семьи и контакты внутри Советского Союза. Маклин завоевал репутацию молодого дипломата высокого полета в посольстве в Вашингтоне, где он оставался до 1947 года.

В 1946 году Берджесс, который начал работать в Министерстве иностранных дел в 1944 году, стал личным помощником Гектора Макнила (фото), государственного министра Эрнеста Бевина в послевоенном лейбористском правительстве. ¹⁶

После войны Джон Кэрнкросс вернулся в Казначейство, где лондонская резидентура возобновила с ним контакт в 1948 году. ¹⁷

Основной работой Кэрнкросса в Казначействе в течение следующих нескольких лет было санкционирование расходов на оборонные исследования. 

По словам его коллеги из Казначейства Г. А. Робинсона:

[Кэрнкросс], таким образом, знал не только о разработках атомного оружия, но и о планах по созданию управляемых ракет, микробиологического, химического, подводного и всех других видов оружия. Ему также необходимо было знать, в частности, о планируемых расходах на аэронавтические и радарные исследования и противолодочное обнаружение, исследования Почтового ведомства и других организаций в области сигнальной разведки, методов подслушивания и т.д. Он … мог на законных основаниях запросить любые дополнительные детали, которые считались необходимыми для получения одобрения Казначейства на расходование денег”. ¹⁸

Контролер Кэрнкросса, Юрий Модин (фото), был, что неудивительно, “обрадован качеством [его] информации”. ¹⁹

Новые процедуры безопасности, введенные после событий с Гузенко и Волковым, сделали контроль над агентами лондонской резидентуры гораздо более трудоемким и длительным, чем во время или до войны. В среднем, перед каждой встречей с агентом каждый сотрудник резидентуры тратил пять часов на передвижение пешком или на общественном транспорте (особенно в лондонском метро) между местами, которые он изучил заранее, чтобы неоднократно проверить, не находится ли он под наблюдением. Прибыв на место встречи, сотрудник и агент должны были установить визуальный контакт и убедиться, что за ними не наблюдают, прежде чем подойти друг к другу. Если у кого-то из них возникали сомнения, они возвращались к одному из трех заранее оговоренных альтернативных вариантов встречи. Система, впервые примененная в Лондоне, позже была внедрена и в других резидентурах. ²⁰

Лондонская резидентура также стала первопроходцем в использовании подразделений радиоперехвата для выявления и мониторинга слежки за ее деятельностью со стороны полиции и МИ-5. Помимо основного блока перехвата в резидентуре, в посольских машинах были установлены мобильные блоки для проверки районов, в которых проходили встречи с агентами. ²¹ Однако эксперимент Центра с группой наблюдения из восьми человек, направленной в Лондон во время Второй мировой войны для проведения проверок агентов и посетителей советского посольства, а также для изучения методов слежки, используемых британской разведкой, был прекращен. В отчете, хранящемся в архивах КГБ, говорится, что из-за недостаточного владения английским языком группа не добилась “никаких серьезных успехов”. ²² Вероятно, эксперимент был полностью провален.

Попытки лондонской резидентуры обеспечить соблюдение строжайших стандартов секретности и безопасности оказали на Гая Берджесса лишь ограниченное воздействие. Однажды, выходя из паба, где он установил визуальный контакт со своим офицером, он уронил свой портфель и разбросал по полу секретные бумаги МИДа. Часто поступали жалобы на то, что он являлся на встречи в нетрезвом виде и неопрятно одетым. ²³

Когда Джордж Кэри-Фостер (фото), глава зарождающегося отдела безопасности в Министерстве иностранных дел, впервые встретился с Берджессом в 1947 году, он был поражен его “растрепанным и небритым видом”. «От него также так сильно пахло спиртным, что я поинтересовался, кто он такой и чем занимается”. Тем не менее, Берджесс все еще мог демонстрировать фрагменты очарования и блеска своих кембриджских лет. В конце 1947 года, вероятно, чтобы избавиться от него, Гектор Макнил порекомендовал Берджесса заместителю секретаря парламента в Министерстве иностранных дел Кристоферу Мэйхью, который в то время организовывал Департамент информационных исследований (ДИИ) для противодействия советской “психологической войне”. Мэйхью совершил то, что позже он назвал “необычайной ошибкой”: “Я взял интервью у Берджесса. Он, безусловно, продемонстрировал впечатляющую проницательность в отношении коммунистических методов подрывной деятельности, и я с готовностью взял его на работу”. Берджесс объезжал британские посольства, рекламирую продукцию ДИИ, одновременно компрометируя новый отдел, сообщая обо всех его планах Юрию Ивановичу Модину, который стал его офицером в 1947 году и приобрел репутацию одного из самых искусных агентов-контролеров в советской разведке. Хор протестов по поводу недипломатичного поведения Берджесса привел к его отстранению от работы в ИРД и переводу в Дальневосточный отдел МИД осенью 1948 года. ²⁴ Хотя это беспокоило Центр, часто возмутительное поведение Берджесса парадоксальным образом укрепляло его крышу. Даже для большинства тех, кто им возмущался, он казался настолько непохожим на советского шпиона, насколько это вообще возможно представить.

Модина также беспокоил Николай Борисович Родин (псевдоним “Коровин” – фото), который сменил Кукина на посту лондонского резидента в 1947 году. 

Родин считал себя выше жестких правил безопасности, на соблюдении которых он настаивал для других членов резидентуры. 

По словам Модина, который лично его недолюбливал, Роден “ездил на тайные встречи в одной из посольских машин, а иногда был достаточно безрассуден, чтобы напрямую звонить агентам в их офисы”. 

Но в жестко иерархическом мире советской разведки Модин чувствовал, что “я ничего не мог с этим поделать. Вряд ли я мог доносить на своего начальника по службе”. Будучи руководителем факультета номер один (политическая разведка) в Институте имени Андропова ФКР в начале 1980-х годов, Модин был менее сдержан. Он отзывался о Родине как о высокомерном, претенциозном ничтожестве. ²⁵

ЕСЛИ САМЫЕ ВАЖНЫЕ британские агенты МГБ в конце 1940-х годов так и не были обнаружены, то многие из их американских коллег были скомпрометированы. 

Уже в марте 1945 года Центр жаловался, что членство в шпионской группе Сильвермастера не составляло секрета для “многих” вашингтонских коммунистов и что советские “связи” Гарри Декстера Уайта также были известны. 

Центр осудил “не только спад в работе [Нью-Йоркской] резидентуры по контролю и обучению стажеров [агентов], но и «непонимание нашими оперативными работниками самых элементарных правил работы». ²⁶ 

Дезертирство Игоря Гузенко и Элизабет Бентли позднее в 1945 году подтвердило худшие опасения Центра. 

В сентябре Дж. Эдгар Гувер сообщил в Белый дом и Госдепартамент, что Гузенко предоставил информацию о деятельности ряда советских шпионов в США, один из которых был “помощником государственного секретаря” (почти наверняка Элджер Хисс). 7 ноября Бентли, которая впервые обратилась в ФБР шестью неделями ранее, начала рассказывать о том, что ей известно о советском шпионаже, в нью-йоркском отделении. На следующий день Гувер направил военному помощнику президента Трумэна первый список из четырнадцати человек, которых Бентли назвала поставщиками информации для “советской системы шпионажа”: среди них помощник министра финансов Гарри Декстер Уайт, исполнительный помощник УСС Дункан К. Ли и бывший помощник Рузвельта Локлин Кэрри. ²⁷ Перебежка Бентли, в свою очередь, возродила интерес ФБР к ранее полученным Уиттакером Чемберсом доказательствам довоенного советского шпионажа со стороны Хисса, Уайта и других. ²⁸

20 ноября Горский, житель Вашингтона, которого Бентли знала как “Эл”, встретился с ней в последний раз перед кафетерием Бикфорда на углу 23-й улицы и Шестой авеню в Нью-Йорке. Не зная, что они находятся под наблюдением ФБР, Горский назначил их следующую встречу на 20 января. По словам Бентли, он сказал ей, что вскоре она может понадобиться “для работы под прикрытием”. Однако к тому времени, когда наступила дата их следующего свидания, Горский уже вернулся в Москву. ²⁹ Его поспешный отъезд, вероятно, был связан с обнаружением факта дезертирства Бентли. ³⁰ Через несколько месяцев был отозван и резидент в Нью-Йорке Роланд Аббиат (псевдоним “Правдин” – фото), жена которого была знакома с Бентли. ³¹ Из оценки ущерба, проведенной в Центре, был сделан вывод, что Бентли не знала настоящего имени, адреса и номера телефона своего предыдущего контролера, Исхака Ахмерова, резидента в США. Однако в качестве меры предосторожности он и его жена были отозваны в Москву. ³²

Почти одновременный отзыв Горского, Аббиата и Ахмерова оставил МГБ без опытного руководства в США. В Центре было мало старших офицеров, знавших Северную Америку не понаслышке, способных прийти им на смену. В любом случае, как позже признал Юрий Модин, “мы остерегались посылать людей за пределы Советского Союза, опасаясь дезертирства. Большинство наших офицеров работало в Москве, в результате чего те немногие, кто был направлен в зарубежные страны, имели такую нагрузку, что многие из них ломались под давлением”. ³³ Ахмеров был заменен на посту нелегального резидента только в 1948 году. ³⁴ Два преемника Горского на посту главного легального резидента в Соединенных Штатах стали притчей некомпетентности в Центре. Григорий Григорьевич Долбин, прибывший на место Горского в 1946 году, был заменен в 1948 году после появления признаков сумасшествия (по слухам, ходившим в Москве, из-за наследственного сифилиса). Его преемник, Георгий Александрович Соколов, получил выговор от Центра, после чего был отозван в 1949 году. ³⁵

Наиболее эффективной мерой по ограничению ущерба, принятой МГБ после дезертирства Бентли, было прекращение контактов с большинством американских агентов военного времени, чьи личности были ей известны. В результате многочисленные наводки Бентли не привели ни к одному судебному преследованию. ФБР начало свое расследование слишком поздно, чтобы поймать кого-либо из названных Бентли шпионов при передаче секретной информации, и оно не смогло использовать в суде доказательства, полученные в результате прослушивания телефонных разговоров. Центр, однако, не осознал масштабов юридических препятствий, стоявших перед ФБР, и в течение нескольких лет продолжал опасаться, что Бюро удастся организовать крупный судебный процесс над шпионами..

Опасения Центра усилились после крупного успеха американских специалистов по взлому кодов, получивших впоследствии кодовое название ВЕНОНА. Для своих высококачественных дипломатических и разведывательных сообщений Советский Союз с 1927 года использовал практически невзламываемую систему шифров, известную на Западе как “одноразовый блокнот”. Однако во время Второй мировой войны и сразу после неё некоторые одноразовые блокноты были выпущены повторно, став уязвимыми, хотя американским и британским шифровальщикам потребовалось несколько лет, чтобы воспользоваться беспечностью советских шифровальщиков.

В конце 1946 года Мередит Гарднер (фото), блестящий криптоаналитик из Агентства безопасности [РЭР] армии США, начал расшифровывать некоторые сообщения военного времени, которыми обменивались Центр и его американские резидентуры. 

К лету 1947 года он собрал доказательства, полученные в результате расшифровки, о масштабном советском шпионаже в Соединенных Штатах военного времени. 

В 1948 году АСА обратился в ФБР. С октября специальный агент Роберт Ламфер начал постоянную работу над ВЕНОНОЙ, пытаясь идентифицировать агентов (некоторые из них все еще действовали), чьи кодовые имена фигурировали в расшифровках ВЕНОНЫ. ³⁷ 

Примечательно, однако, что Центральное разведывательное управление не было проинформировано о ВЕНОНЕ до конца 1952 года. ³⁸ Еще более примечательно, что президенту Трумэну не сообщили о расшифровках, возможно, опасаясь, что он может упомянуть о них директору Центральной разведки, главе ЦРУ, на одной из еженедельных встреч с ним. В “Веноне” в графических деталях было показано, как УСС, предшественник ЦРУ в военное время, был сильно проникнут советскими агентами. И Гувер, и председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Омар Н. Брэдли, похоже, ошибочно подозревали, что то же самое относится и к Агентству. ³⁹

Центр узнал секрет ВЕНОНЫ в 1947 году – на пять лет раньше ЦРУ – от агента АСА Уильяма Вайсбанда (кодовое имя ЖОРА – фото). ⁴⁰ 

Сын русских иммигрантов в США, Вайсбанд работал русским лингвистом и бродил по АСА под предлогом поиска проектов, где его лингвистические навыки могли бы пригодиться. 

Мередит Гарднер вспоминает, как Вайсбанд заглядывал ему через плечо в критический момент проекта в конце 1946 года, как раз когда он готовил одну из первых важных дешифровок – телеграмму НКГБ от 2 декабря 1944 года, которая свидетельствовала о проникновении советских войск в Лос-Аламос. ⁴¹

Для Центра ВЕНОНA представляла собой серию непредсказуемых бомб замедленного действия, которые грозили взорваться в течение следующих нескольких лет. У Центра не было возможности точно знать, какие телеграммы НКГБ будут расшифрованы полностью или частично, и какие советские агенты будут скомпрометированы. Беспокойство Москвы усилилось в связи с публичной полемикой, разгоревшейся в США летом 1948 года по поводу советского шпионажа. В июле 1948 года Элизабет Бентли впервые дала публичные показания Комитету Палаты представителей по неамериканской деятельности и мгновенно приобрела известность в СМИ как “Королева красных шпионов”. В своих показаниях комитету в начале августа Уиттакер Чемберс назвал Хисса, Уайта и других членов комитета членами тайного довоенного коммунистического подполья. Центр ошибочно опасался, что слушания в комитете станут прелюдией к серии показательных судебных процессов, которые разоблачат его сеть шпионажа военного времени.

В КОНЦЕ 1940-х годов операции советской внешней разведки еще больше запутались в результате крупной реорганизации в Москве, вызванной американским Законом о национальной безопасности от июля 1947 года, который учредил Центральное разведывательное управление “с целью координации разведывательной деятельности нескольких правительственных департаментов и агентств в интересах национальной безопасности”. Хотя эта координация так и не была полностью достигнута, Молотов утверждал, что единый аппарат внешней разведки, предусмотренный Законом о национальной безопасности, даст Соединенным Штатам явное преимущество перед раздробленной советской системой. Решение, по его мнению, заключалось в том, чтобы объединить управления внешней разведки МГБ и ГРУ под одной крышей.

Предложение Молотова имело еще одно преимущество, с точки зрения Сталина, – ослабление власти Берии, чей протеже, Виктор Семенович Абакумов, возглавлял МГБ. ⁴² 

В октябре 1947 года управления внешней разведки МГБ и ГРУ были объединены в новую единую службу внешней разведки – Комитет информации (КИ). ⁴³ 

В новой высокоцентрализованной системе даже оперативные планы по организации встреч с важными агентами и проверке их надежности требовали предварительного одобрения КИ. ⁴⁴

Назначение Молотова первым председателем Комитета информации дало Министерству иностранных дел большее влияние на операции внешней разведки, чем когда-либо прежде. Первым заместителем председателя, ответственным перед Молотовым за повседневную деятельность, был относительно уступчивый Петр Васильевич Федотов, который в предыдущем году стал начальником внешней разведки МГБ. ⁴⁵

Как и большинство руководства Центра, Федотов почти не имел опыта работы на Западе. 

Роланд Аббиат, бывший резидент в Нью-Йорке и, вероятно, старший офицер разведки, лучше всех знакомый с Западом, был уволен при создании КИ. 

В его личном деле записано, что ему не объяснили причину увольнения и что “это было для него страшным ударом”. 

Хотя причина увольнения не записана, она вполне могла быть связана с его иностранным еврейским происхождением, что должным образом отмечено в его личном деле. После смерти Сталина Аббиат был ненадолго восстановлен в должности, затем снова уволен и позже покончил с жизнью. ⁴⁶

Молотов стремился усилить контроль МИДа над деятельностью КИ, назначая советских послов в крупных столицах в качестве “главных легальных резидентов” с полномочиями как гражданских (бывшее МГБ), так и военных (бывшее ГРУ) резидентов. По ехидному мнению перебежчика из КГБ Ильи Джирквелова:

Это привело к невероятной путанице. Резиденты, профессиональные разведчики, прибегали к невероятным уловкам, чтобы не информировать послов о своей работе, поскольку дипломаты имели лишь дилетантское представление о работе разведки и ее методах…”. ⁴⁷

Некоторые дипломаты, однако, стали непосредственно участвовать в разведывательных операциях. 

После неприятностей в вашингтонской резидентуре, которые привели к отзыву двух резидентов подряд в 1948-9 годах, советский посол Александр Семенович Панюшкин взял на себя личную ответственность на год. 

Он приобрел такой вкус к разведке, что впоследствии стал начальником Первого главного управления КГБ (внешняя разведка). ⁴⁸

В 1949 году Молотова, который теперь был не в фаворе у Сталина, на посту министра иностранных дел и председателя КИ сменил его бывший заместитель Андрей Вышинский, который приобрел репутацию жестокого прокурора на довоенных показательных процессах.

Вышинский сохранил подхалимскую преданность Берии, которая проявлялась даже в телефонных разговорах. 

По словам одного из его преемников, Андрея Громыко, “как только он услышал голос Берии в трубке, Вышинский почтительно вскочил со стула”. Сам разговор также представлял собой необычную картину: Вышинский дрожал, как слуга перед хозяином”. ⁴⁹ 

В отличие от Молотова, Вышинский мало интересовался делами КИ, передав председательство через несколько месяцев заместителю министра иностранных дел Валериану Зорину. На посту первого заместителя председателя, отвечавшего за повседневную деятельность, Федотова сменил более жестокий и решительный Сергей Романович Савченко, как и Вышинский, протеже Берии. Похоже, что Савченко подчинялся Берии, а не Министерству иностранных дел. ⁵⁰

К тому времени, когда Вышинский сменил Молотова, большая часть Комитета информации была развалена.

Летом 1948 года, после продолжительного спора с Молотовым, министр вооруженных сил маршал Николай Александрович Булганин (фото) начал выводить сотрудников военной разведки из-под контроля КИ и возвращать их в ГРУ.

Вероятно, при поддержке Берии, Абакумов начал затяжную борьбу за возвращение контроля над остатками КИ.

В конце 1948 года все офицеры-резиденты в линиях ЭМ (русские эмигранты) и СК (советские колонии за рубежом) были возвращены в МГБ. 

В конце 1951 года КИ был окончательно ликвидирован, а все функции внешней разведки были возвращены МГБ. ⁵¹

ОСНОВНЫМ наследием периода КИ для последующего развития советской разведки стало повторное внимание к нелегалам, которые, как считалось, в конечном итоге создадут более надежную и лучше скрываемую основу для операций внешней разведки, чем легальные резидентуры, особенно в США.

Четвертое (нелегальное) управление КИ, образованное путем объединения нелегальных отделов МГБ и ГРУ, насчитывало восемьдесят семь сотрудников, возглавляемых Александром Михайловичем Коротковым (фото), который приобрел свою репутацию во время довоенных миссий по убийству “врагов народа” на иностранной территории. 

В 1949 году, когда военнослужащие управления вернулись в ГРУ, в нем проходили подготовку сорок девять нелегалов. ⁵² 

Коротков создал отделы, специализирующиеся на отборе нелегалов, их подготовке и изготовлении документов, подтверждающих их легенды. 

К 1952 году отдел документации подделал или подделал 364 иностранных документа, удостоверяющих личность, включая семьдесят восемь паспортов. Офицеры по поддержке нелегалов (линия N) были направлены Центром во все основные легальные резидентуры. ⁵³

Первоочередной задачей Четвертого управления было создание новой нелегальной резидентуры в Нью-Йорке для восстановления американских разведывательных операций. В качестве нелегального резидента, первого после отъезда Ахмерова из США в начале 1946 года, был выбран Вильям (“Вилли”) Генрихович Фишер под кодовым именем МАРК, вероятно, единственный советский разведчик английского происхождения. ⁵⁴

Родители Фишера были русскими революционерами царской эпохи, эмигрировавшими в 1901 году в Ньюкасл-он-Тайн, где в 1903 году родился Вильям. ⁵⁵ В 1921 году семья вернулась в Москву, где Фишер стал переводчиком Коминтерна. Во время военной службы в 1925-6 годах он прошел обучение на радиста и, после короткого периода работы в Четвертом управлении (военная разведка), в 1927 году был завербован ИНО (внешняя разведка ОГПУ). Он служил радистом в резидентурах в Норвегии, Турции, Великобритании и Франции до 1936 года, когда был назначен начальником школы подготовки радистов в нелегальных резидентурах. ⁵⁶

Фишеру посчастливилось не быть расстрелянным во время Большого террора. В его личном деле записано, что помимо того, что он автоматически попал под подозрение из-за своего английского происхождения, о нем “положительно отзывались” несколько “врагов народа”, а брат его жены был обвинен в троцкизме. Хотя он был уволен из НКВД в конце 1938 года, он выжил и был вновь принят на работу во время Великой Отечественной войны в подразделение, готовившее радистов для партизанских и разведывательных операций за немецкими линиями. ⁵⁷

Подготовка Фишера как нелегала началась в 1946 году под личным руководством Короткова, начальника отдела нелегалов МГБ. Его легенда была необычайно сложной. Фишер принял одну личину во время своего путешествия в США в 1948 году и другую вскоре после прибытия. Первая личность – Андрей Юргесович Кайотис, литовец 1895 года рождения, эмигрировавший в США и ставший американским гражданином. В ноябре 1947 года Кайотис пересек Атлантику, чтобы навестить родственников в Европе. Пока он находился в Дании, советское посольство выдало ему проездной документ, позволяющий посетить Россию, и сохранило его паспорт для использования Фишером. В октябре 1948 года Фишер отправился в Варшаву по советскому паспорту, затем по паспорту Кайотиса через Чехословакию и Швейцарию в Париж, где он купил трансатлантический билет на пароход SS Scythia. 6 ноября он отплыл из Гавра в Квебек, доехал до Монреаля и 17 ноября, все еще используя паспорт Кайотиса, переправился в США. ⁵⁸

26 ноября Фишер тайно встретился в Нью-Йорке с известным советским нелегалом И. Р. Григулевичем (под кодовым названием МАКС), который участвовал в первой попытке убийства Троцкого в Мехико и во время войны возглавлял латиноамериканскую диверсионную группу, нападавшую на суда и грузы, направлявшиеся в Германию. ⁵⁹ Григулевич передал Фишеру 1 000 долларов и три документа на имя Эмиля Роберта Гольдфуса: подлинное свидетельство о рождении, призывную карточку, подделанную Центром, и налоговое свидетельство (также поддельное). Фишер вернул документы Кайотиса и стал Гольдфусом. Настоящий Гольдфус, родившийся в Нью-Йорке 2 августа 1902 года, умер в возрасте всего четырнадцати месяцев. В личном деле Фишера записано, что его свидетельство о рождении было получено НКВД в Испании в конце гражданской войны, в то время, когда он собирал документы, удостоверяющие личность членов Интернациональных бригад, для использования в нелегальных операциях, но никаких других подробностей о его происхождении не приводится. Согласно легенде, созданной Центром, Гольдфус был сыном немецкого маляра в Нью-Йорке, провел свое детство в доме номер 120 на 87й улице, бросил школу в 1916 году и работал в Детройте до 1926 года. После нескольких периодов работы в Гранд-Рапидс, Детройте и Чикаго легендарный Голдфус вернулся в Нью-Йорк в 1947 году. Легенда, однако, была далека от совершенства. Центр проинструктировал Фишера не искать работу, опасаясь, что его работодатель наведет справки, которые разрушат его прикрытие. Вместо этого ему посоветовали открыть студию художника и заявить, что он работает на себя. ⁶⁰ По мере того как Фишер общался с другими нью-йоркскими художниками, его техника постепенно совершенствовалась, и он стал компетентным, хотя и довольно условным, живописцем. Он удивил друзей в художественном сообществе своим восхищением русским художником конца XIX века Левитаном, о котором они никогда не слышали, но не упомянул сталинский “социалистический реализм”, к которому он, вероятно, также относился с симпатией. Фишер не скрывал своей неприязни к абстрактной живописи. “Знаешь, – сказал он другому художнику, – я думаю, что большинство направлений современного искусства движется к тупику”. ⁶¹

В 1949 году, в качестве основы своего нелегального проживания, Фишер получил контроль над группой агентов под руководством Морриса Коэна (кодовые имена ЛУИС и ДОБРОВОЛЕЦ), в которую входила его жена Лона (ЛЕСЛЕ). ⁶² После перебежки Элизабет Бентли Центр временно прервал контакт с Коэнами в начале 1946 года, но через год возобновил связь с ними в Париже, а в 1948 году вновь активизировал их в США. ⁶³ Самым важным агентом в сети ДОБРОВОЛЬЦА был физик Тед Холл (MЛАД), для которого Лона Коэн выступала в качестве курьера в 1945 году, когда он передавал атомные разведданные из Лос-Аламоса. ⁶⁴ В начале 1948 года Холл, работавший в то время над докторской диссертацией в Чикагском университете, вместе со своей женой Джоан вступил в Коммунистическую партию, очевидно, намереваясь отказаться от работы в качестве советского агента и работать в предвыборной президентской кампании на кандидата от прогрессистов, просоветски настроенного Генри Уоллеса. ⁶⁵ Однако Моррис Коэн убедил Холла вернуться к шпионажу. 2 августа 1948 года вашингтонская резидентура телеграфировала в Центр:

ЛУИС встретился с МЛАДом. Он убедил его порвать контакт с Прогрессивной организацией и сосредоточиться на науке. Получена важная информация о двух новых контактах МЛАДа. Они заявили о своем желании передавать данные по ЭНОРМОЗ [ядерной программе] при соблюдении двух условий: МЛАД должен быть их единственным контактом, а их имена не должны быть известны сотрудникам АРТЕМИС [советской разведки]. ⁶⁶

Сеть ДОБРОВОЛЬЦА расширилась и включала, помимо МЛАДА, еще трех агентов: АДЕНА, СЕРБА и СИЛЬВЕРА. ⁶⁷ Двое из них, несомненно, были теми двумя физиками-ядерщиками, с которыми связался Холл. Хотя их личности остаются неизвестными, Центр явно считал их разведданные материалом первостепенной важности. Согласно истории СВР, “группа добровольцев… могла гарантировать передачу в Центр сверхсекретной информации, касающейся разработки американской атомной бомбы”. ⁶⁸

В знак признания успехов группы ДОБРОВОЛЬЦА в августе 1949 года Фишер был награжден орденом Красного Знамени. ⁶⁹ Однако год спустя его нелегальная резидентура была прервана арестом Юлиуса и Этель Розенберг, для которых Лона Коэн выступала в качестве курьера. Оба Коэна были быстро отозваны в Мексику, где их в течение нескольких месяцев укрывали советские агенты ОРЕЛ и ФИШ – оба члены Испанской коммунистической партии в изгнании ⁷⁰ – перед тем, как их переправят в Москву. Коэны должны были появиться несколько лет спустя под именами Питер и Хелен Крогер как члены новой нелегальной резидентуры в Великобритании. ⁷¹ Карьера Холла как советского шпиона также обрвалась. В марте 1951 года он был допрошен группой ФБР, которая была убеждена, что он виновен в шпионаже, но не имела достаточных доказательств для обвинения. ⁷²

Под своим более поздним псевдонимом “Рудольф Абель” Фишер стал одним из самых известных советских нелегалов, чья карьера была разрекламирована КГБ как яркий пример успеха и изощренности его операций на Западе во время холодной войны. В действительности Фишер никогда и близко не мог сравниться с достижениями своего предшественника по военному времени, Исхака Ахмерова. За восемь лет работы нелегальным резидентом он, похоже, так и не выявил, не говоря уже о вербовке, ни одного перспективного потенциального агента для замены сети ДОБРОВОЛЬЦА. ⁷³ Однако, в отличие от Ахмерова, у него не было активной и энергичной помощи со стороны хорошо организованной Американской коммунистической партии (CPUSA), которая выступала в роли искателей талантов и помощников. Отчасти причиной неуспеха Фишера стал послевоенный упадок и преследования компартии. ⁷⁴

САМЫЙ ВАЖНЫЙ американский агент, завербованный в начале холодной войны, Александр (“Саша”) Григорьевич Копацкий (фото), был самоходом. Копацкий родился в городе Сурож Брянской области в 1923 году ⁷⁵, служил лейтенантом в советской разведке с августа 1941 года до ранения и пленения немцами в декабре 1943 года. Находясь в немецком госпитале, он согласился работать на немецкую разведку. В последние два месяца войны он служил офицером разведки в Русской освободительной армии генерала Андрея Власова, которая сражалась с Красной армией в союзе с вермахтом. В конце войны Копацкий был на короткое время заключен американскими властями в тюрьму в бывшем концентрационном лагере Дахау. ⁷⁶

Несмотря на службу в НКВД, антисоветские заслуги Копацкого казались настолько весомыми, что он был приглашен на работу в курируемую американцами немецкую разведывательную службу, созданную в 1946 году в Пуллахе, недалеко от Мюнхена, генералом Рейнхардом Геленом, бывшим начальником разведки вермахта на восточном фронте. ⁷⁷

В 1948 году Копацкий еще больше отдалился от своего советского прошлого, женившись на дочери бывшего офицера СС Элеоноре Штирнер (фото), которая недолго сидела в тюрьме за свою деятельность в гитлерюгенде. 

Позднее Элеонора вспоминала, что ее муж “пил много водки. Он целовал руки дамам… 

Он был очень пунктуальным, начищал ботинки, делал гимнастику по утрам, у него была аккуратная стрижка, короткие волосы всю жизнь. И он был очень хорошим стрелком. Саша любил охотиться и рассказывал, как охотился с отцом на тигров в Сибири”. Много лет спустя, после смерти Саши, Элеоноре вдруг пришло в голову, во время просмотра телепередачи о романе Джона Ле Карре, что ее муж мог жениться на ней, чтобы улучшить свое прикрытие. Это осознание, по ее словам, “обрушилось на меня как гора кирпичей”. ⁷⁸ Ко дню свадьбы Копацкий, вероятно, уже планировал возобновить контакты с советской разведкой. СВР до сих пор считает дело Копацкого чрезвычайно деликатным. Еще в 1997 году она настаивала на том, что не существует никаких материалов, которые бы свидетельствовали о том, что Копацкий под любым из своих псевдонимов когда-либо участвовал в “сотрудничестве … с советской разведкой”. ⁷⁹ Митрохин, однако, смог сделать подробные записи из объемного досье, которого, по утверждению СВР, не существует. Из досье следует, что в 1949 году Копацкий посетил советскую военную миссию в Баден-Бадене и был тайно переправлен в Восточный Берлин, где согласился стать советским агентом. ⁸⁰ Вскоре после этого он внедрился в антисоветскую эмигрантскую организацию Союз борьбы за освобождение народов России (СБОНР), базировавшуюся в Мюнхене, которая имела тесные связи с ЦРУ. В 1951 году, несомненно, к радости его советских контролеров, он был завербован отделением ЦРУ в Западном Берлине в качестве “главного агента”. Копацкий получал ежемесячную зарплату в размере 500 марок в дополнение к доходам ЦРУ, последовательно называясь в Центре ЭРВИН, ГЕРБЕРТ и РИЧАРД. Среди его первых успехов было то, что 5 ноября 1951 года он напоил одного из своих коллег-агентов ЦРУ, эстонца Владимира Киви (ошибочно описанного в досье Копацкого “шефом американской разведки”), перевез его в Восточный Берлин и передал советской разведке. ⁸² Хотя Копацкий не был штатным сотрудником ЦРУ и никогда не работал в его штаб-квартире, он нанес огромный ущерб операциям этого ведомства в Германии на протяжении более десяти лет. ⁸³ Согласно его досье, с ним “встречались и работали” не менее двадцати трех легальных оперативных сотрудников КГБ и один нелегал – определенный показатель того, насколько высоко Центр его оценивал. ⁸⁴

НА ПРОТЯЖЕНИИ ВСЕЙ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ советская разведка считала Соединенные Штаты своим “главным противником”. На втором месте в начале холодной войны находился ближайший союзник Соединенных Штатов – Великобритания. На третьем – Франция. До Второй мировой войны Франция была основной базой для зарубежных операций НКВД. Однако ее сокрушительное поражение в июне 1940 года, последовавшая затем немецкая оккупация северной Франции, установление коллаборационистского режима Виши на юге (впоследствии также оккупированного немцами) и вторжение Гитлера в Советский Союз в июне 1941 года резко сократили возможности для советского проникновения. Тем не менее, НКГБ установил сильное присутствие в коммунистических секциях французского Сопротивления.

Во Франции военного времени существовали две основные группы советских агентов: одна в Париже из примерно пятидесяти коммунистов и попутчиков, возглавляемая ЛЕМУАНОМ (транслитерируется на кириллицу как ЛЕМОНИЕ), и другая из более чем двадцати пяти человек, возглавляемая АНРИ, базировавшаяся в Тулузе, а с 1941 года имевшая подгруппу в Париже. Согласно документам КГБ, группа ЛЕМУАНА, большинство членов которой считали, что работают на Коммунистическую партию, а не на НКГБ, “была расформирована из-за предательства”. Хотя шесть членов группы АНРИ (KЛОД, ЛЮСЬЕН, MOРИС, РОБЕРТ и ЖАНЕТТА) были пойманы и расстреляны немцами, ядро группы выжило. ⁸⁶

В конце войны советская разведка имела гораздо большую свободу действий во Франции, чем в США или Великобритании. Французская коммунистическая партия (ФКП) публично поздравляла себя с бесспорно героической ролью в Сопротивлении военного времени, гордо называла себя le parti des fusillés (“партия расстрелянных”) и значительно преувеличивала число своих павших героев. С августа 1944 года, когда генерал де Голль пригласил эту партию войти в состав Временного правительства, впервые в истории Франции появились министры-коммунисты. Согласно опросу общественного мнения, проведенному в мае 1945 года, 57 процентов населения считали, что поражение Германии произошло в основном благодаря Советскому Союзу (20 процентов отдавали наибольшую заслугу Соединенным Штатам, 12 процентов – Великобритании). На выборах в октябре 1945 года ПКФ, набрав 26 процентов голосов, стал крупнейшей партией Франции. К концу года она насчитывала почти 800 000 членов. Хотя поддержка ПКФ почти достигла пика, было много тех, кто надеялся – или боялся, особенно после отставки де Голля в начале 1946 года, – что Франция находится на пути к превращению в контролируемую коммунистами “народную демократию”. Один министр-социалист в частном порядке жаловался: “Сколько высокопоставленных государственных служащих, даже на самом верху, поддерживают победу коммунизма!”. ⁸⁷

Первые инструкции Центра вновь созданной парижской резидентуре после освобождения, датированные 18 ноября 1944 года, предписывали ей воспользоваться “нынешней благоприятной ситуацией” для возобновления контактов с довоенной агентурной сетью и вербовки новых агентов в министерствах иностранных и внутренних дел, разведывательных службах, политических партиях и организациях. Вдохновленный успехом сбора научно-технической информации в Великобритании и США, Центр 20 февраля 1945 года направил дополнительные инструкции, предписывающие резидентуре расширить свою вербовку на институты Пастера и Кюри и другие ведущие исследовательские организации. ⁸⁸

Назначение ярого коммуниста и нобелевского лауреата Фредерика Жолио-Кюри (фото) на пост директора научных исследований французского правительства, несомненно, обрадовало Центр. 

Жолио-Кюри заверил Москву, что “французские ученые … всегда будут в вашем распоряжении, не требуя взамен никакой информации”. ⁸⁹

В течение 1945 года парижская резидентура отправила в Москву 1123 отчета, основанных на разведданных из семидесяти источников. Оперативные проблемы резидентуры были связаны не с нехваткой агентов, а с нехваткой контролеров. До февраля 1945 года в резидентуре было всего три оперативных сотрудника. ⁹⁰ В мае МАРСЕЛЬ из группы АНРИ, работавшей в военное время, получил указание создать новую группу для оказания помощи в проникновении в послевоенные органы внешней и внутренней разведки, министерство иностранных дел и политические партии, а также в восстановлении контроля над агентами в провинциях. ⁹¹ К ноябрю число оперативных сотрудников парижской резидентуры увеличилось до семи человек, которым помогали шесть технических сотрудников, но дальнейшего увеличения не предвиделось в течение нескольких лет. Помимо вербовки новых агентов, резидентуре было приказано проверить каждого агента, завербованного до войны. Неудивительно, что отчеты за 1945 год подверглись критике за недостаточную глубину и недостаточное внимание к наиболее ценным агентам. ⁹²

Следующая доступная статистика по разведданным парижской резидентуры охватывает период с 1 июля 1946 года по 30 июня 1947 года, когда она предоставила 2627 отчетов и документов, что более чем в два раза больше, чем за 1945 год. Резидентура также добилась значительных успехов в вербовке. В 1944 году ВЕСТ, завербованный участником Сопротивления АНРИ в предыдущем году, поступил на службу в недавно созданную службу внешней разведки DGER (с января 1946 года – Service de Documentation Extérieure et de Contre Espionnage (SDECE) – Служба внешней документации и борьбы со шпионажем, работая сначала в британском, а затем в итальянском бюро. В его досье записано, что он предоставил “ценную информацию о французской, итальянской и британской разведывательных службах”. Хотя в 1945 году ВЕСТ (позже переименованный в РАНОЛЬ) был уволен и занялся издательской деятельностью, он сохранил контакты с некоторыми из своих бывших коллег. РАТЬЕН, первый из его завербованных, который был идентифицирован в файлах, отмеченных Митрохиным, был уволен из SDECE в 1946 году. В 1947 году ВЕСТ завербовал двух, более важных офицеров SDECE под кодовыми именами ШУАН (или TOРMA) и НОР (или НOРMAN). ⁹³

Советскому проникновению способствовала хроническая междоусобица внутри SDECE. В мае 1946 года Андре Деваврен (псевдоним “Пасси”), начальник разведки де Голля в военное время и первый глава SDECE, был арестован по обвинению в растрате, в которой он позже был признан невиновным. ⁹⁴ В течение следующих нескольких лет преемник Деваврена Анри Рибьер и его заместитель Пьер Фурко вели настолько ожесточенную вражду, что Фурко был вынужден отрицать обвинения в том, что он испортил тормоза автомобиля Рибьера и стал причиной аварии со смертельным исходом. Однажды, во время ежедневного совещания руководителей отделов SDECE, Рибьер выгнал своего заместителя из комнаты своей тростью. Как жаловался один из сотрудников SDECE, “руководители отделов, получив противоречивые приказы от своего директора и его заместителя, не знали, что делать”. ⁹⁵

За год до 30 июня 1947 года парижская резидентура передала в Центр 1147 документов о французских спецслужбах, 92 – об операциях французской разведки против Советского Союза и 50 – о других спецслужбах. ⁹⁶ В досье, отмеченном Митрохиным, зафиксировано, что и Шуан, и НОР работали в политической разведке (SDECE Section d’études politiques). ШУАН некоторое время работал в американском отделе SDECE, но к 1949 году занимался делами советского блока. НОР специализировался на разведке по Италии. ⁹⁷ 

Парижская резидентура платила ВЕСТУ 30 000 франков в месяц, а в 1957 году он получил 360 000 франков на покупку квартиры. ⁹⁸

Иван Иванович Агаянц (фото), парижский резидент с 1946 по 1948 год, любил похвастаться своими успехами в проникновении в SDECE.

В своей лекции в Центре в 1952 году он с усмешкой назвал французскую разведку “проституткой в моём кармане”. ⁹⁹

Проникновение в Министерство иностранных дел на набережной Орсе оказалось более сложным.

Во время визита в Москву в июне 1946 года лидер коммунистических профсоюзов Бенуа Фрашон пессимистично сообщил:

Чиновники Министерства иностранных дел представляют собой очень закрытую касту… хорошо известную своими реакционными взглядами. Наше положение в министерстве очень шаткое. У нас только один член партии. Это личный секретарь [Жоржа] Бидо [министра иностранных дел], который знает, что она коммунистка – поэтому мы не имеем к ней полного доверия”. Среди дипломатов, работающих за границей, только секретарь посольства в Праге является коммунистом.

Секретарем посольства коммунистов почти наверняка был Этьен Манак, который впоследствии стал послом Франции в Пекине (1969-75 гг.). ¹⁰⁰ 

Манак, носивший кодовое имя ТАКСИМ, впервые вступил в контакт с советской разведкой во время службы в Турции в 1942 году. 

В досье КГБ он описывается как конфиденциальный контакт, а не агент, который время от времени предоставлял информацию “на идейно-политической основе” до 1971 года. 

Его информация явно ценилась Центром. За двадцать девять лет работы в КГБ у него было шесть ответственных сотрудников, последний из которых – М. С. Цимбал – был начальником Центра и руководителем Пятого управления ПГУ, в обязанности которого входили операции во Франции. ¹⁰¹

Наиболее важными агентами КГБ в Министерстве иностранных дел в годы холодной войны были не дипломаты, а шифровальщики. В конечном счете, самым ценным и долговечным агентом, завербованным посольством в Париже в конце войны, был, вероятно, 23-летний сотрудник шифровальной службы на набережной Орсе под кодовым названием ЖУР (JOUR-“день”, прим. перев.). Большое количество документов Министерства иностранных дел и шифрматериалов, предоставленных ЖУРОМ, было отправлено из Парижа в Москву в “специальном контейнере”, что позволило расшифровать большую часть шифропереписки между Quai d’Orsay и французскими посольствами за рубежом. В 1957 году он был тайно награжден орденом Красной Звезды. Четверть века спустя ЖУР продолжал активно работать, а в 1982 году был награжден орденом Дружбы народов за “долгое и плодотворное сотрудничество”. ¹⁰²

Увольнение министров-коммунистов из французского правительства в мае 1947 года затруднило дальнейшее проникновение советских кадров в официальную бюрократию. В апреле 1948 года Центр жаловался, что у резидентуры нет агентов, близких к руководству голлистского Rassemblement du Peuple Français (Объединения французского народа), христианско-демократической партии MRP и других “реакционных” политических партий; ей не удалось проникнуть в советскую секцию SDECE; разведка британского и американского посольств была слабой; недостаточный прогресс был достигнут в проникновении в Комиссариат по атомной энергии и другие основные объекты научно-технической разведки. 103

Был разработан план по устранению этих недостатков и активным мерам “по компрометации лиц, враждебно настроенных к СССР и Французской коммунистической партии”. И снова Москва не была полностью удовлетворена достигнутыми результатами. За пятимесячный период с 1 сентября по 1 февраля 1949 года парижская резидентура представила 923 отчета, из которых 20 процентов были признаны достаточно важными для передачи в Центральный комитет. Центр, однако, отметил, что “требование, поставленное руководством в отношении политической разведки, все еще не было выполнено должным образом”. За одиннадцать месяцев с 1 февраля по 31 декабря резидентура предоставила 1567 отчетов. Хотя 21 процент из них был передан в ЦК, отчеты были подвергнуты критике за то, что они “не раскрывали глубинных аспектов событий” и “не позволяли выявить планы правящих кругов в их борьбе с демократическими [просоветскими] силами”. ¹⁰⁴

Управление ^{по надзору за территорией-Direction de la Surveillance du Territoire – DST}

Снижение числа сообщений, поступавших в Центр в 1949 году – примерно на сорок в месяц меньше, чем в последние месяцы 1948 года – было вызвано, главным образом, тем, что в документах описывается как “ухудшение оперативной ситуации” в начале года, вызванное усилением наблюдения со стороны службы внутренней безопасности, Управления по надзору за территорией (Direction de la Surveillance du Territoire – DST) и Сюрте. 

12 марта 1949 года Центр предупредил парижскую резидентуру об опасности продолжения встреч с агентами на улице или в кафе и ресторанах и посоветовал ей шире использовать почтовые ящики, сообщения, написанные невидимыми чернилами, и радиосвязь. Резидентуре также было поручено обучить своих агентов распознавать слежку и уходить от неё, а также проинструктировать их о том, как вести себя в случае допроса или ареста. Через месяц резидентура сообщила в Центр, что, хотя полностью отказаться от уличных встреч с агентами было невозможно, безопасность значительно улучшилась. Теперь сотрудникам резидентуры было запрещено выходить на встречу с агентом прямо из посольства или любого другого советского помещения. Перед каждой встречей сотрудника забирал водитель резидентуры в заранее оговоренном месте и отвозил его в район встречи после тщательной проверки, направленной на выявление слежки. После встречи сотрудник передавал все материалы, предоставленные агентом, другому офицеру резидентуры в “касательном контакте”, когда они проходили мимо друг друга. Время и место встреч с агентами регулярно менялись, и все чаще рандеву устраивались в церквях, театрах, на выставках и в местах за пределами Парижа. ¹⁰⁵

В качестве дополнительной меры предосторожности частота встреч с агентами также была снижена. Шесть наиболее ценных агентов встречались дважды в месяц, десять других агентов – раз в месяц и еще семь – раз в два месяца. Менее важных агентов либо оставляли в резерве, либо связывались с ними по заранее оговоренным сигналам только по мере необходимости. Через год после введения новых процедур безопасности парижская резидентура сообщила, что условия работы улучшились. 22 апреля 1950 года она сообщила Центру, что находится в контакте почти с пятьюдесятью агентами – в два раза больше, чем годом ранее. 106 В течение большей части следующего десятилетия резидентура должна была предоставлять более качественную разведывательную информацию, чем ее коллеги в Великобритании и США. 107

ОРГАНИЗАЦИОННАЯ ПУТАНИЦА советской внешней разведки в конце 1940-х годов отразилось в работе трех ее наиболее продуктивных британских агентов. Примечательно, что даже у Кима Филби не было постоянного контролера во время его пребывания на посту главы представительства в Турции в 1947-1949 годах. За исключением визитов в Лондон, он общался с советской разведкой через Гая Берджесса. Поведение Берджесса, однако, становилось все более неустойчивым. Его контролеру, Юрию Модину, казалось, что “у него сдали нервы, и он больше не может выдерживать напряжение своей двойной жизни”. ¹⁰⁸ Поездка Берджесса в Гибралтар и Танжер осенью 1949 года превратилась в то, что Горонви Риз назвал “дикой одиссеей неосмотрительных поступков”: среди них неоплата счетов в гостинице, публичное опознание офицеров британской разведки и пьяное пение в местных барах: “Маленькие мальчики сегодня дешевы, дешевле, чем вчера”. Берджесс был удивлен, что его не уволили по возвращении в Лондон. ¹⁰⁹ Однако, вернувшись в Министерство иностранных дел, он возобновил свою карьеру преданного советского агента, поставляя большое количество секретных документов. Например, 7 декабря 1949 года он передал Модину 168 документов общим объемом 660 страниц. Документы КГБ также приписывают Берджессу использование англо-американских политических разногласий по поводу Китайской Народной Республики, созданной в октябре 1949 года для того, чтобы вызвать трения в “Особых отношениях”. ¹¹⁰

Дональд Маклин испытывал еще большее напряжение, чем Берджесс. Его назначение в Каир в октябре 1948 года в качестве советника и главы канцелярии в возрасте всего тридцати пяти лет, казалось, должно было привести его на стезю, ведущую к вершине дипломатической службы или к должности, близкой к ней. Но Маклин впал в глубокую депрессию из-за бесчувственного отношения к нему со стороны каирской резидентуры. Документы, которые он предоставлял, принимались без комментариев, и Центр не давал никаких указаний на то, чего от него ожидают. В декабре 1949 года Маклин приложил к пачке секретных дипломатических документов записку с просьбой разрешить ему отказаться от работы на советскую разведку. Каирская резидентура так мало думала о контроле над Маклином, что переслала его записку в Москву непрочитанной. Невероятно, но Центр также проигнорировал ее. Только когда в апреле 1950 года Маклин прислал еще одно обращение с просьбой освободить его от невыносимого напряжения двойной жизни, он привлек внимание Центра. Тогда там впервые прочитали письмо, которое он отправил четырьмя месяцами ранее. ¹¹¹

Пока Центр совещался, Маклин сорвался с катушек. 

Однажды вечером в мае, находясь в пьяном угаре, он и его собутыльник Филипп Тойнби (фото), ворвались в квартиру двух сотрудниц посольства США, разгромили их спальню, разорвали их нижнее белье, а затем перешли к разгрому ванной комнаты. 

Там, вспоминал позже Тойнби, “Дональд поднял над головой большое зеркало и обрушил его в ванну, когда, к моему изумлению и восторгу, увы, ванна разломилась надвое, а зеркало осталось целым”. 

Через несколько дней Маклин был отправлен обратно в Лондон, где Министерство иностранных дел предоставило ему отпуск на лето и оплатило лечение у психиатра, который диагностировал переутомление, проблемы в браке и подавленную гомосексуальность. 

Осенью, очевидно, вернув себе контроль над собой, по крайней мере, в рабочее время, он был назначен главой американского отдела в Министерстве иностранных дел. ¹¹²

Влияние разведки Берджесса и Маклина в Москве усилилось после начала Корейской войны в июне 1950 года.

Заместитель Маклина в американском отделе Роберт Сесил позже пришел к выводу, что Кремль, должно быть, счел документы, предоставленные Маклином, “огромной ценностью для консультирования китайцев и северокорейцев по вопросам стратегии и переговорных позиций”. ¹¹³ Помимо предоставления секретных документов, Маклин и Берджесс также придали им свой собственный антиамериканский лоск и тем самым укрепили советские опасения, что Соединенные Штаты могут перерасти корейский конфликт в мировую войну. Пожалуй, впервые за свою дипломатическую карьеру Маклин в минуты выступления в Министерстве иностранных дел открыто сочувствовал грубому сталинистскому анализу агрессивных замыслов американского финансового капитала. По его словам, был “некоторый смысл” в аргументе о том, что американская экономика сейчас настолько привязана к военной машине, что тотальная война может показаться предпочтительнее рецессии, вызванной демобилизацией. ¹¹⁴

Однако самым ценным британским агентом Центра оставался Ким Филби, который, как надеялись, однажды станет начальником Секретной службы. Осенью 1949 года он был назначен командиром отделения СИС в Вашингтоне. Филби ликовал. Его новая должность, писал он позже, вернула его “прямо в центр разработки политики разведки” и позволила ему “увидеть американские разведывательные организации крупным планом”. ¹¹⁵

Перед отъездом в Соединенные Штаты Филби был “посвящен” в тайну ВЕНОНЫ. Хотя он знал о возможности того, что одна из дешифровок может идентифицировать его как советского агента, он, несомненно, успокоился, узнав, что ВЕНОНA предоставила сравнительно мало информации о деятельности НКГБ в Великобритании. ¹¹⁶ Основная часть дешифровок советской разведки касалась операций в Соединенных Штатах. В конце сентября 1949 года, сразу после успешного испытания первой советской атомной бомбы, Филби во время брифинга узнал, что атомный шпион ЧАРЛЬЗ в Лос-Аламосе был идентифицирован как Клаус Фукс. Центр незамедлительно предупредил тех своих американских агентов, которые были в контакте с Фуксом, что им, возможно, придется бежать через Мексику. ¹¹⁷ Однако ему не удалось предупредить Фукса, который в апреле 1950 года был приговорен к четырнадцати годам тюремного заключения. ¹¹⁸

По прибытии в Вашингтон в октябре 1949 года Филби быстро удалось получить регулярный доступ к расшифровкам ВЕНОНЫ. Это стало особенно важным после ареста и заключения в тюрьму в следующем году Уильяма Вайсбанда, американского агента, который первым раскрыл секрет ВЕНОНЫ Центру. ¹¹⁹ Обязанности Филби по поддержанию связи с ЦРУ позволяли ему предупреждать Центр об американских и британских операциях против советского блока, даже позволяли ему сообщать географические координаты  парашютных прыжков британских и американских агентов. ¹²⁰ Позднее, когда Филби писал свои мемуары, он иногда не мог удержаться от злорадства по поводу судьбы сотен преданных им агентов. Говоря о тех, кто прыгал с парашютом в руки МГБ, он писал с мрачной иронией: “Я не знаю, что случилось с этими людьми. Но я могу сделать обоснованное предположение”. ¹²¹

Успех Филби в Вашингтоне был достигнут скорее вопреки, чем благодаря помощи, оказанной ему КИ/МГБ в Вашингтоне. Хаотическое состояние вашингтонской резидентуры, которое привело к отзыву двух резидентов подряд в 1948-9 годах,¹²² заставило Филби отказаться от любых контактов с легальными сотрудниками советской разведки в США. ¹²³ Почти год единственный контакт Филби с Центром осуществлялся через сообщения, отправляемые Берджессу в Лондон. ¹²⁴

Летом 1950 года Филби получил неожиданное письмо от Берджесса. “Приготовьтесь к шоку, – начал Берджесс. – Меня только что перевели в Вашингтон”. Позднее Филби утверждал в своих мемуарах, что он согласился поселить Берджесса в своем большом доме в неоклассическом на Небраска-авеню, 4100, на время его работы в посольстве в Вашингтоне, чтобы попытаться уберечь его от эффектных “заскоков”, которыми он теперь был печально известен. ¹²⁵ Однако заскоки эти не прекращались. В январе 1951 года Берджесс ворвался на званый обед, устроенный Филби, и нарисовал оскорбительную (и якобы непристойную) карикатуру на Либби Харви, жену сотрудника ЦРУ. Харви пулей сорвались из дома, Эйлин Филби ушла на кухню, а Ким сидел, обхватив голову руками и повторяя в адрес Берджесса: “Как ты мог? Как ты мог?” ¹²⁶

Несмотря на скандалы Берджесса в Соединенных Штатах, он выполнял важную роль курьера между Филби и его новым назначенным сотрудником, русским нелегалом под кодовым именем ГАРРИ, прибывшим в Нью-Йорк за несколько месяцев до того, как Берджесс начал работать в посольстве в Вашингтоне. ГАРРИ родился в 1918 году под именем Валерия Михайловича Макаева. В мае 1947 года он был направлен в Варшаву, чтобы установить свою легенду как гражданина США, который несколько лет жил в Польше. В качестве доказательства его фиктивной личности Центр выдал ему устаревший паспорт США, выданный в 1930 году на имя Ивана (“Джона”) Михайловича Ковалика, родившегося в Чикаго в 1917 году в семье украинских родителей. ¹²⁷ Настоящий Ковалик, личность которого позаимствовал Макаев, был вывезен родителями в Польшу в детстве в 1930 году, а затем поселился в Советском Союзе; он умер в 1957 году в Челябинской области.

После двух лет пребывания в Варшаве Макаев смог получить новый паспорт США на имя Ковалика с помощью женщины-клерка в американском посольстве. МГБ обнаружило, что в ноябре 1948 года, не поставив в известность посольство, клерк вышла замуж за гражданина Польши, с которым планировала вернуться в США после окончания службы. Желая сохранить тайну своего брака, МГБ под давлением заставило ее поклясться под присягой, что она лично знакома с Коваликом и его родителями и может поручиться за его хороший характер. Согласно досье Макаева, его заявление на получение нового американского паспорта было “рассмотрено в ускоренном порядке и со значительными отклонениями от правил”.

Коррумпированный клерк посольства получил вознаграждение в размере 750 долларов. ¹²⁸ 5 марта 1950 года Макаев выехал из Гдыни в США на корабле “Баторий”. ¹²⁹ Центр пришел к выводу, что его прикрытие, как и крыша Фишера, может быть лучше всего сохранена в космополитическом художественном сообществе Нью-Йорка. Вскоре после прибытия он начал роман с балериной польского происхождения под кодовым именем АЛИСА, владевшей балетной студией на Манхэттене. Дарования Макаева как музыканта, вероятно, превосходили дарования Фишера как художника. После непродолжительного периода работы меховщиком ему удалось получить работу преподавателя музыкальной композиции в Нью-Йоркском университете. ¹³⁰

Центр возлагал на Макаева большие надежды. Ему выделили 25 000 долларов на создание новой нелегальной американской резидентуры, которая должна была действовать параллельно с резидентурой Фишера.

Для работы под его началом были отобраны два других советских нелегала: Рейно Хайханен (кодовое название ВИК – фото), который взял на себя фиктивное финское имя, и Виталий Иванович Лямпин (ДИМ или ДИМА), который имел австрийскую легенду. Для новой резидентуры были подготовлены два специальных канала связи: почтовый маршрут между агентами МАЙ в Нью-Йорке и ДЖЕРИ в Лондоне, и курьерский маршрут с использованием АСКО, финского моряка на корабле, который курсировал между Финляндией и Нью-Йорком. Макаев произвел впечатление на Центр, познакомившись с семьей сенатора-республиканца от штата Вермонт Ральфа Е. Фландерса. Однако его главная миссия заключалась в том, чтобы выполнять функции контролера самого важного британского агента Москвы Кима Филби. ¹³¹

Первая поездка Берджесса в качестве курьера между Филби в Вашингтоне и Макаевым в Нью-Йорке состоялась в ноябре 1950 года. ¹³² Основным предлогом для его поездок в Нью-Йорк было посещение его друга Алана Маклина (младшего брата Дональда), личного секретаря британского представителя в ООН Гладвина Джебба. ¹³³ Как только связь, установленная Берджессом, заработала нормально, Филби согласился сам встретиться с Макаевым. Однако Берджесс продолжал действовать как обычный способ связи между Филби и его сотрудником. ¹³⁴ Его визиты к Алану Маклину стали настолько частыми, что у Джебба сложилось ошибочное впечатление, что эти два человека “живут в одной квартире”. Беседы с Аланом, несомненно, также помогали Берджессу следить за неустойчивым психическим состоянием Дональда Маклина. ¹³⁵

Некоторые из наиболее важных разведданных, которые Филби поставлял Макаеву, напрямую касались Маклина. В расшифровках ВЕНОНЫ, к которым он имел доступ, содержался ряд ссылок на агента под кодовым именем ГОМЕР, работавшего в Вашингтоне в конце войны, но вначале были лишь смутные намеки на его личность. Филби быстро понял, что под этим кодовым именем выступает Маклин, но Центр сообщил ему, что “Маклин должен оставаться на своем посту как можно дольше” и что будут разработаны планы по его спасению “до того, как сеть сведется”. ¹³⁶ Сеть начала закрываться только зимой 1950-51 года. К концу 1950 года список подозреваемых сократился до тридцати пяти человек. К началу апреля 1951 года он сократился до девяти. ¹³⁷ Через несколько дней телеграмма, расшифрованная Мередитом Гарднером, окончательно идентифицировала ГОМЕРА как Маклина. В ней сообщалось, что в июне 1944 года жена ГОМЕРА ожидала ребенка и жила со своей матерью в Нью-Йорке ¹³⁸ – информация, которая соответствовала Мелинде Маклин, но не жене любого другого подозреваемого. Оставалась передышка, по крайней мере, на несколько недель, чтобы организовать побег Маклин. Поиск доказательств, необходимых для обвинения его в шпионаже, осложненный решением не использовать ВЕНОНУ в любом обвинении, сделал необходимым период наблюдения со стороны MI5 перед любым арестом. План предупреждения Маклина о том, что он был идентифицирован как советский агент, был разработан не Центром, а Филби и Берджессом. ¹³⁹ В апреле 1951 года Берджесс был с позором отправлен домой после серии эскапад, вызвавших коллективный гнев полиции штата Вирджиния, Госдепартамента и британского посла. Накануне отъезда Берджесса из Нью-Йорка на борту лайнера “Куин Мэри” он и Филби вместе обедали в китайском ресторане, где музыка медных инструментов мешала подслушивать, и договорились, что Берджесс передаст предупреждение Маклину и лондонской резидентуре, как только прибудет в Великобританию. ¹⁴⁰

Филби был озабочен собственным выживанием даже больше, чем выживанием Маклина. Если бы Маклин раскололся на допросе, что казалось возможным, учитывая его изможденное состояние, Филби и остальные члены “пятерки” также оказались бы в опасности. В записях Митрохина говорится: “Стэнли [Филби] потребовал от Хомера немедленной эксфильтрации в СССР, чтобы не скомпрометировать себя”. ¹⁴¹ Он также добился от Берджесса заверения, что тот не будет сопровождать Маклина в Москву, поскольку это тоже могло скомпрометировать его. Сразу же после возвращения в Англию 7 мая Берджесс позвонил Бланту и попросил его передать сообщение Модину, которого Блант знал как “Питера”. По словам Модина, озабоченный вид Бланта, даже прежде чем он заговорил, указывал на то, что что-то крайне неладно. “Питер, – сказал он, – у нас серьезные проблемы. Гай Берджесс только что вернулся в Лондон. ГОМЕРА вот-вот арестуют… Дональд сейчас в таком состоянии, что я убежден, что он сломается в тот момент, когда его будут допрашивать”. Через два дня Центр согласился на эксфильтрацию Маклина. ¹⁴²

Мелинда Маклин с сыновьями.

Тем временем Берджесс смотрел на Маклина и беспокоился, что, несмотря на нервное истощение (или из-за него), тот может отказаться уезжать. 

Он сообщил Модину и лондонскому резиденту Николаю Родину, что Маклин не может решиться оставить жену Мелинду, которая через несколько недель ожидала третьего ребенка. 

Когда Родин сообщил о колебаниях Маклина в Москву, Центр телеграфировал: “ГОМЕР должен согласиться уехать”. Мелинда Маклин, которая знала, что ее муж – советский шпион, с тех пор как он сделал ей предложение, согласилась, что ради собственной безопасности он должен безотлагательно выехать в Москву. ¹⁴³ 

Однако было ясно, что Маклину потребуется сопровождение. 17 мая Центр дал указание лондонской резидентуре, что Берджесс должен сопровождать его в Москву. Берджесс сначала отказался ехать, вспомнив о своем обещании Филби не уезжать, и показался Модину “близким к истерике”. Родин, однако, похоже, убедил Берджесса поехать, создав впечатление, что ему не нужно будет сопровождать Маклина на всем пути, и он в любом случае сможет свободно вернуться в Лондон. В действительности Центр считал, что Берджесс стал обузой, и был намерен доставить его в Москву обманом, если потребуется, и удержать его там. “Пока он соглашался ехать с Маклином, – писал позднее Модин, – остальное не имело большого значения. Цинично, но Центр … пришел к выводу, что у нас на руках не один, а два провалившихся агента”. ¹⁴⁴

Хотя министр иностранных дел Герберт Моррисон (фото) тайно санкционировал допрос Маклина, дата его начала не была определена. ¹⁴⁵ 

Лондонская резидентура, однако, ошибочно полагала, что Маклин должен быть арестован в понедельник, 28 мая, и разработала планы его эксфильтрации вместе с Берджессом в течение предыдущих выходных. 

Она сообщила в Центр, что наблюдение за Маклином со стороны МИ-5 и Специального отдела прекращается в 8 часов вечера каждый день и по выходным. (Возможно, он не знал, что за Маклином вообще не ведется наблюдение в его доме в Татсфилде на границе Кента и Суррея). 

Резидентура также обнаружила, что прогулочное судно “Фалез” совершает круизы по выходным из Саутгемптона туда и обратно, заходя во французские порты, что не требует паспортов. Берджессу было поручено купить билеты для себя и Маклина под вымышленными именами на круиз, отправляющийся в полночь в пятницу, 25 мая. В тот вечер Берджесс приехал в Татсфилд на взятой напрокат машине, поужинал с Маклинами, а затем вместе с Дональдом отправился в Саутгемптон, где они как раз успели подняться на борт “Фалез” до его отплытия. На следующее утро они сошли с корабля в Сен-Мало, добрались до Ренна и сели на поезд до Парижа. Из Парижа они на другом поезде отправились в Швейцарию, где в советском посольстве в Берне им выдали фальшивые паспорта. В Цюрихе они купили авиабилеты в Стокгольм через Прагу, но сошли в Праге, где их встретили сотрудники советской разведки. 146 К тому времени, когда Мелинда Маклин сообщила, что ее муж не вернулся домой после выходных, Берджесс и Маклин находились за “железным занавесом”. ¹⁴⁷

Когда Берджесс оказался в Советском Союзе, ему сказали, что дорога в Великобританию закрыта, но он будет получать ежегодную пенсию в размере 2 000 рублей. ¹⁴⁸ Модин позже жаловался, что его таланты были растрачены Центром: “Он много читал, гулял и иногда подбирал другого мужчину для секса… Он мог бы быть очень полезен [КГБ]; но вместо этого он ничего не делал, потому что от него ничего не требовали, а выпрашивать работу было не в его характере”. ¹⁴⁹ С Маклином обошлись гораздо лучше, чем с Берджессом. Он поселился в Куйбышеве, принял советское гражданство под именем Марк Петрович Фрейзер, получил ежегодную пенсию в два раза больше, чем Берджесс, и следующие два года преподавал в Куйбышевском педагогическом институте. В сентябре 1953 года в ходе операции под кодовым названием СИРА его жена и трое детей были вывезены из Великобритании, чтобы присоединиться к нему в Куйбышеве. 150

ЦЕНТР ПОЗДРАВИЛ себя с тем, что успешная эксфильтрация Берджесса и Маклина “подняла авторитет советской разведывательной службы в глазах советских агентов”. ¹⁵¹ Однако это не было мнением Филби. На встрече 24 мая Макаев счел его “встревоженным и обеспокоенным за свою безопасность” и настаивал на том, что он будет поставлен “под угрозу”, если Берджесс, а также Маклин убегут в Москву. ¹⁵² Впервые Филби узнал о перебросе Берджесса и Маклина во время брифинга, проведенного примерно пять дней спустя офицером связи МИ-5 в Вашингтоне. “Моя растерянность [от этой новости], – писал Филби позже, – не была притворной”. Позже в тот же день он поехал в сельскую местность Вирджинии и закопал в лесу фотооборудование, с помощью которого он копировал документы для советской разведки, – действие, которое он мысленно много раз репетировал с момента прибытия в Вашингтон два года назад. ¹⁵³ Однако именно тогда, когда Филби больше всего нуждался в помощи своего контролера, Макаев подвел его. Юридическая резидентура в Нью-Йорке оставила сообщение и 2 000 долларов в почтовом ящике, чтобы ГАРРИ передал их Филби. Макаев не смог их найти, и Филби их так и не получил. ¹⁵⁴

Проведенное Центром расследование поведения Макаева в Нью-Йорке, вызванное его неспособностью помочь Филби, было весьма критичным. Оно признало его виновным в “отсутствии дисциплины”, “нарушениях приказов Центра” и “грубых манерах” – недостаток, в котором обвинили его запущенное детство. Планы Макаева основать новую нелегальную резидентуру в США были отменены, и его перевели в резидентуру Фишера, чтобы он мог получать квалифицированный надзор. Однако его деятельность не улучшилась. Возвращаясь в Нью-Йорк из отпуска в Москве, он потерял полую имитацию швейцарской монеты, которая содержала секретные оперативные инструкции на микропленке. После дополнительного расследования в Центре Макаев был отозван, а его карьера нелегала прекращена. Попытки вернуть 9 000 долларов, выделенных ему в Нью-Йорке (2 000 долларов на банковских счетах и 7 000 долларов в акциях), не увенчались успехом, и всю сумму пришлось списать. ¹⁵⁵

Центр подсчитал, что с момента их вербовки в 1934-35 годах Филби, Берджесс и Маклин предоставили более 20 000 страниц “ценных” секретных документов и агентурных донесений. ¹⁵⁶ Однако, как и опасался Филби, переброска в СССР Берджесса и Маклина нанесла серьезный, хотя и не окончательный, ущерб карьере в советской разведке других членов “великолепной пятерки”. Сразу же после дезертирства Блант обшарил квартиру Берджесса, разыскивая и уничтожая уличающие документы. Однако он не заметил серию неподписанных записок, описывающих конфиденциальные переговоры в Уайтхолле в 1939 году. В ходе длительного расследования МИ-5 сэр Джон Колвилл, один из тех, кто упоминался в записках, смог идентифицировать их автора как Кэрнкросса. МИ-5 начала наблюдение за Кэрнкроссом и последовала за ним на спешно организованную встречу с его контролером Модином. Модин вовремя заметил слежку и вернулся домой, не встретившись с Кэрнкроссом. На последующем допросе в МИ-5 Кэрнкросс признал, что передавал информацию русским, но отрицал, что был шпионом. Вскоре после этого он получил “крупную сумму денег” на прощальной встрече с Модином, уволился из казначейства и уехал жить за границу. ¹⁵⁷

Сразу же после отъезда Берджесса и Маклина Центр поручил Модину заставить Бланта последовать за ними в Москву. Не желая менять престижную, уютную обстановку Института Курто на мрачный социалистический реализм сталинской России, Блант отказался. “Я прекрасно знаю, как живут ваши люди, – сказал Блант своему контролеру, – и могу вас заверить, что мне было бы очень трудно, почти невыносимо, делать то же самое”. Модин, по его собственному признанию, потерял дар речи. Блант был справедливо уверен, что у МИ-5 не будет против него веских доказательств. Советская разведка не имела с ним дальнейших дел. ¹⁵⁸

Как и опасался Филби, пропажа его друга Берджесса сразу же вызвало подозрение. Директор Центральной разведки генерал Уолтер Беделл Смит (фото) незамедлительно сообщил СИС, что Ким больше не может служить связным разведки в Вашингтоне. По возвращении в Лондон Филби был официально уволен из СИС. В декабре 1951 года он был вызван на “судебное расследование” в штаб-квартиру МИ-5 – по сути, неофициальный суд, о котором он позже дал неверный отчет в своих мемуарах. По словам одного из присутствовавших, “не было ни одного офицера, сидевшего на заседании, который не был бы полностью убежден в виновности Филби”. Вопреки тому впечатлению, которое Филби пытался создать в Москве после своей эксфильтрации двенадцать лет спустя, многие из его собственных бывших коллег в СИС разделяли мнение МИ-5. Но “судебное расследование” пришло к выводу, что, вероятно, никогда не удастся найти доказательства для успешного судебного преследования. В СИС Филби сохранил поддержку преданной группы друзей, которым он ловко представил себя невинной жертвой маккартистской охоты на ведьм. Советская разведка больше не имела с ним контактов до 1954 года. ¹⁵⁹

Филби, похоже, так и не понял, что внезапное бегство Берджесса было результатом не его собственного промаха, а циничного обмана со стороны Центра, и так и не простил Берджесса за то, что тот поставил его под удар. К тому времени, когда сам Филби в 1963 году окончательно уехал в Москву, Берджесс находился на смертном одре. Он попросил своего старого друга навестить его в больнице КГБ на Пехотной улице. Филби отказался. ¹⁶⁰ Его чувство обиды усилилось после того, как его самого приняли в Москве. Филби долгое время считал себя офицером советской службы внешней разведки и был потрясен, узнав, что ему, как иностранному агенту, никогда не будет присвоено офицерское звание. Хуже того, ему не вполне доверяло руководство ни КГБ, ни его Первого главного управления (внешней разведки). Только на праздновании шестидесятой годовщины Октябрьской революции, через четырнадцать лет после его приезда в Москву, самому знаменитому западному агенту КГБ наконец-то разрешили войти в штаб-квартиру. ¹⁶¹

Примечания к главе девятой «От настоящей войны к холодной войне».

  1. т. 8, гл. 2.

  2. Обширная литература по делу Гузенко включает публикации Ботвелла и Гранатштейна, The Gouzenko Transcripts (Стенограммы Гузенко); Гранатштейн и Стаффорд, Spy Wars (Шпионские войны), гл. 3; Саватский, Гузенко; Брук-Шеперд, The Storm Birds (Буревестники), гл. 21. Кристофер Эндрю взял интервью у г-жи Гузенко и ее дочери (обе живут под другими именами) в Канаде в ноябре 1992 года.

3. Расшифровка ВЕНОНЫ, 5-й выпуск, часть 3, стр. 206-207.

 4. т. 8, гл. 2. Бурдин (Burdin) был резидентом с 1951 по 1953 год. В записях Министерства иностранных дел Канады его имя транслитерировано как Burdinе. В 1952 году Бурдин завербовал Хью Хэмблтона, который позже стал одним из самых важных канадских агентов КГБ; см. ниже, главу 10.

 5. т. 8, гл. 10, стр. 7-8.

  6. Расшифровка ВЕНОНЫ 5-й выпуск, часть 2, стр. 263-5, 272-3, 275.

  7. Самый надежный отчет об этом эпизоде ​​содержится в книге Брук-Шеперда «Буревестники», гл. 4, где исправляются некоторые выдумки в версии событий, изложенной Филби.

 8. Филби, My Silent War (Моя тихая война), стр. 114-115.

   9. т. 5, гл. 7.

  10. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 379.

  11. Филби, Моя тихая война, с. 120.

  12. т. 5, гл. 7.

  13. т. 7, гл. 6, п. 6.

  14. Модин, Мои пять друзей из Кембриджа, стр. 137, 155; Зубок и Плешаков, Изнутри Кремлевской холодной войны, стр. 86-8.

  15. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 375-376.

  16. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 377, 396.

  17. Вест и Царев, Драгоценности короны, с. 222.

  18. Письма Джеффри А. Робинсона Кристоферу Эндрю, 19 октября 1997 г., 14 сентября 1998 г. Мемуары Кэрнкросса о его послевоенной карьере столь же ненадежны, как и о его более ранней работе в качестве советского агента. Он утверждает, что у него практически не было доступа к секретным материалам Казначейства (The Enigma Spy, стр. 124-7). Однако, по словам Робинсона: «Это абсолютно неверно. Сами файлы TUBE ALLOYS [ядерное оружие] имели толщину в несколько дюймов, не говоря уже обо всех других секретных и совершенно секретных файлах ».

 19. Модин, Мои пять кембриджских друзей, с. 150. Ср. Вест и Царев, Драгоценности короны, стр. 222-6; Андрей и Гордиевский, КГБ, с. 406.

 20. т. 7, гл. 6, п. 4.

 21. т. 7, гл. 6, п. 1.

 22. В записях Митрохина не указаны точные даты нахождения группы наблюдения в лондонской резиденции. Он прибыл в конце войны и оставался «несколько лет». т. 7, гл. 2, п. 1; гл. 6, п. 5.

 23. т. 7, гл. 10, п. 11.

 24. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 398-9; Бойль, Климат измены, стр. 305, 341, 346-8. Мэйхью, Время объяснять, стр. 109.

 25. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 397. Модин, Мои пять кембриджских друзей, с. 201. Модин не смог назвать настоящее имя Родина и называет его своим псевдонимом «Коровин».

 26. Расшифровка ВЕНОНЫ, 3-й выпуск, часть 3, стр. 150, 153.

 27. Бенсон и Уорнер (ред.), ВЕНОНА, стр. 61-71. Гувер не назвал Бентли своим источником. «В настоящее время, – писал он, – невозможно точно определить, сколько из этих людей действительно знали о том, как распоряжаются передаваемой ими информацией».

28. Вайнштейн, Лжесвидетельство, с. 357.

 29. Bentley, Out of Bondage, стр. 204-207, 266-267.

30. Если бы в Центре считали, что бегство Гузенко скомпрометировало Горского, его, вероятно, отозвали бы раньше. К марту 1946 года ФБР было убеждено, что Сильвермастеру было известно о бегстве Бентли. Бентли, Out of Bondage, стр. 267.

 31. т. 6, гл. 5, часть 2. О контактах Бентли с женой Правдина см. нтли, Out of Bondage, p. 329.

 32. Т. 6, гл. 5, часть 2.

 33. Модин, Мои пять кембриджских друзей, стр. 133.

 34. См. главу 9.

 35. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 383.

 36. См. главу 2.

 37. Бенсон и Уорнер (ред.), ВЕНОНА, введение. Два дальнейших исследования расшифровок были опубликованы как раз перед выходом этого тома: Haynes and Klehr, ВЕНОН; и Запад, ВЕНОНА.

38. Интервью Кристофера Эндрю с покойным доктором Кливлендом Крамом, 2 октября 1996 года. Доктор Крам был одним из первых офицеров ЦРУ, которых познакомили с Веноной в ноябре 1952 года. Некоторые из его воспоминаний были включены в документальный фильм BBC Radio 4 ВЕНОНА (написано и представлено Кристофером Эндрю; продюсеры: Марк Бурман и Хелен Вайнштейн), первая трансляция 18 марта 1998 года.

 39. Эндрю, «Секрет ВЕНОНЫ ».

 40. Вейсбанд был завербован в 1934 году. Однако с 1945 по 1947 год контакты с ним были прерваны в рамках мер безопасности, последовавших за бегством Элизабет Бентли. Вайнштейн и Васильев, Лес с привидениями, с. 291.

 41. Интервью с Сесилом Филлипсом и Мередит Гарднер в документальном фильме BBC Radio 4 VENONA (18 марта 1998 г.).

  42. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 388-9; Зубок и Плешаков, Inside the Kremlin’s Cold War (Изнутри кремлевской холодной войны), стр. 87-8.

  43. т. 6, гл. 5, часть 1. Хотя Комитет информации первоначально был подчинен Совету министров, в 1949 году Комитет информации был передан Министерству иностранных дел; Мерфи, Кондрашев и Бейли, Поле битвы, Берлин, стр. 40-1.

44. т. 7, гл. 6, п. 4.

45. Наиболее подробный отчет об организации и развитии КИ – это 24-страничный отчет, основанный на информации, полученной во время опроса Владимира и Евдокии Петровых после их бегства в 1954 году: «Комитет информации (« КИ ») 1947–1951 » (17 ноября 1954 г.) CRS A6823 / XR1 / 56, Австралийский архив, Канберра.

46. ​​т. 6, гл. 5, часть 2; т. 6, приложение 2, часть 7.

47. Джирквелов, Secret Servant (Тайный служащий), с. 138.

48. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 389. Панюшкин был послом в Вашингтоне с 1947 по 1951 год и главой ФХД с 1953 по 1956 год.

49. Громыко, Воспоминания, с. 318-19.

50. «Комитет информации («KИ») 1947–1951» (17 ноября 1954 г.) CRS A6823 / XR1 / 56, Австралийский архив, Канберра.

 51. «Комитет информации (« KИ ») 1947–1951» (17 ноября 1954 г.) CRS A6823 / XR1 / 56, Австралийский архив, Канберра. Согласно т. 7, гл. 11, п. 7, нелегальный отдел ГРУ не выводился из КИ до 1949 года.

52. т-7187; т. 6, гл. 5, часть 4, п. 8; т. 7, гл. 11, п. 5.

53. т. 6, гл. 5, часть 1; т. 7, гл. 11, п. 7; т. 7, ок. 3, п. 62. О довоенной карьере Короткова см. Судоплатов. Особые задания, с. 48. В официальной версии СВР о карьере Короткова не упоминается его послевоенная роль в качестве главы Управления по борьбе с незаконным оборотом; Самолис, под ред. Ветеранов внешней разведки России, с. 63-5.

54. Офицеров не следует путать с агентами, каким был Филби.

55. Его имя указано в свидетельстве о рождении как Вильгельм Август Фишер. Его отец, хотя и был русским, был из немецкой семьи. О семейном прошлом см. Сондерс, Tyneside and the Russian Revolution (Тайнсайд и русская революция), стр. 280–284. Истинная личность Фишера не была раскрыта до его смерти в 1971 году, когда западные журналисты заметили имя, вырезанное на его надгробии.

  56. т. 6, гл. 5, часть 2 и п. 6. Ср. Самолис, Ветераны Внешней разведки России, с. 156-9.

  57. т. 6, гл. 5, часть 2 и п. 6. В статье Фишера у Самолис,  Ветераны внешней разведки России (стр. 156-159) не упоминаются какие-либо обвинения, выдвинутые против него.

58. vol. 6, гл. 5, часть 2.

59. т. 6, гл. 5, части 1, 2.

60. т. 6, гл. 5, часть 2.

61. Воспоминания нью-йоркского друга и соратника Марка Берта Сильвермана; Берников, Абель, стр. 7-20.

62. т. 6, гл. 5, часть 2.

63. Самолис, Ветераны Внешней разведки России, с. 68-70. Олбрайт и Кунстел, Bombshell, стр. 179–85.

64. т. 6, гл. 5, часть 2. (Митрохина неверно транскрибирует  МЛАД как МЛАДА.)

 65. Олбрайт и Кунстел, Bombshell, стр. 176-8.

 66. Чиков и Керн, Comment Staline a volé la bombe atomique aux Américains (Как Сталин украл атомную бомбу у американцев), p. 205.

 67. vol. 6, гл. 5, часть 2.

 68. Самолис (ред.), Ветераны Внешней разведки России, с. 158-9.

69. Самолис (ред.), Ветераны внешней разведки России, с. 159.

70. OРЕЛ был Сиксто Фернандес Донсель; ФИШ – Антонио Арджонилла Торибло. т. 6, ок. 1, часть 41.

71. vol. 6, гл. 5, часть 2.

 72. Интервью с Тедом Холлом и бывшим агентом ФБР Робертом МакКуином, впервые транслировавшимся в документальном фильме BBC Radio 4 VENONA (написанный и представленный Кристофером Эндрю; продюсеры Марк Бурман и Хелен Вайнштейн, 18 марта 1998 г.). Олбрайт и Кунстел цитируют информацию из «конфиденциальных источников» о том, что Холл провел четыре или пять встреч в Нью-Йорке с советским агентом, которого он знал как «Джимми Стивенс» в 1952-1953 годах, прежде чем окончательно разорвать связь с советской разведкой (Bombshell, гл. 25). Холл признает, что у него было несколько встреч с советским контактом, но настаивает на том, что он не предоставил никакой информации в течение этого периода (интервью с Кристофером Эндрю, 11 марта 1998 г.).

  73. т. 6, гл. 5, часть 2.

  74. См. ниже, главу 17.

  75. т. 6, гл. 11, часть 2. Позже Копацкий утверждал, что родился в Киеве в Новый год 1922 года. Вайз, Molehunt (Охота на кротов, с. 183).

  76. Вайз, Molehunt (Охота на кротов) стр. 184. За исключением записи даты и места рождения Копацкого, в записях Митрохина из его дела нет ничего до 1946 года.

 77. т. 6, гл. 11, часть 2.

 78. Вайз, Охота на кротов, стр. 182–3, 199.

 79. Мерфи, Кондрашев и Бейли, Battleground Berlin (Поле битвы – Берлин), стр. 248. СВР предоставила авторам (Дэвид Мерфи, глава берлинского отделения ЦРУ, 1959-61; Сергей Кондрашев, бывший заместитель главы ПГУ; Джордж Бейли, бывший директор Радио Свобода) значительное количество файлов по операциям КГБ в Берлине перед возведением стены. Его заявление о том, что никакого дела Копацкого не существует, – справедливо отклоненное авторами как «явно неискреннее» – тем более необычно. СВР утверждает, что ее единственная запись о Копацком касается его визита под своим новым именем Орлов в советское посольство в Вашингтоне в 1965 году, когда он спросил о возможном предоставлении убежища в СССР и пожаловался на то, что ФБР «пытается добиться признания в его сотрудничестве с советской разведкой, когда он находился в Германии в 1940-х и 1950-х годах».

80. т. 6, гл. 11, часть 2.

81. т. 6, гл. 11, часть 2. О вербовке Копацкого ЦРУ см. Также Мерфи, Кондрашев и Бейли, Поле битвы, Берлин, стр. 110-12.

82. т. 6, гл. 11, часть 2.

83. См. главу 11.

84. Сотрудниками по делу Копацкого были Комаров, Галигузов, Красавин, В.В. Гранкин, Крищенко, Борисов, Комев, Федорченко, Мельников, Чайковский, П.А. Шилов, Говорков, Е. Питовранов, В.Г. Лихачев, В.М. Бирюков, А.Я. Зинченко, Я. Ф. Олейник, М.И. Курышев, Ю. И. Арсеньев, Г.Г. Федоренко, Макаров, Мякотных, Севастьянов и нелегал ДИМА. т. 6, гл. 11, часть 2.

 85. Андрей Жданов заявил на учредительном собрании Коминформа (послевоенного преемника Коминтерна) в сентябре 1947 года, что «главной движущей силой империалистического лагеря являются США. С ним в союзе Великобритания и Франция». Жданов, Международное положение.

86. к-11,112-13; к-7,84.

87. Buton, Les lendemains qui déchantent (Франция под воздействием); Мортимер, The Rise of the French Communist Party (Подъем французской коммунистической партии), гл. 9, 10; Уолтон, La France sous impact (Франция под воздействием) , гл. 1, 2.

88. т. 9, гл. 1.

89. Зубок и Плешаков, Изнутри Кремлевской холодной войны, с. 15.

90. т. 9, гл. 1.

 91. к-11,112-13; к-7,84.

 92. т. 9, гл. 1.

 93. vol. 9, гл. 1, п. 86. В записках Митрохина очень мало информации о содержании донесений из послевоенной парижской резиденции.

 94. Деваврен ушел в отставку с поста главы SDECE в феврале 1946 года.

 95. Вожоли, Ламия, гл. 6; Порч, The French Secret Services (Французские секретные службы), гл. 11.

 96. т. 9, гл. 1, п. 17.

96. т. 9, гл. 1, п. 17.

 97. к-6,91. В число других «контактов» ВЕСТА в DGER / SDECE входили члены итальянской и испанской секций, а также ПАСКАЛЬ, который в 1946 году был командирован за границу.

98. к-6,92.

99. Воспоминания перебежчика из КГБ Петра Дерябина: Шектер и Дерябин, The Spy Who Saved the World (Шпион, спасший мир), с. 237.

 100. Уолтон, Франция под воздействием, стр. 78–9; Бутон, Завтра наступит разочарование, p. 259.

 101. Т-1,24; т-2,25. Другими сотрудниками дела Манаха были М.М. Бакланов, Тихонов, Киселев, Нагорнов и С.И. Гаврилов.

 102. к-4,32,176,179; т-1,42.

 103. vol. 9, гл. 1, п. 6.

 104. т. 9, гл. 1, пп. 18-19.

 105. т. 9, гл. 1, п. 31.

 106. т. 9, гл. 1, п. 51. Однако парижская резиденция жаловалась на продолжающуюся нехватку персонала. В 1948 году в парижской резидентуре было восемнадцать оперативных офицеров и вспомогательный персонал. Еще девяти офицерам разведки, которых Центр намеревался отправить в Париж, было отказано в визах. Были предприняты попытки восполнить недостаток, но с ограниченным успехом, как за счет создания нового нелегального резидентства, так и за счет сотрудничества резидентских переводчиков и машинисток, а также сотрудников советского посольства, торговых и других миссий для оперативной разведывательной работы. т. 9, гл. 1, п. 50.

107. См. Ниже, главу 27.

108. Модин, Мои пять друзей из Кембриджа, стр. 159, 165. 109. Рис, Глава о несчастных случаях, стр. 7; Пенроуз и Фримен, Заговор молчания, стр. 324-7.

110. т. 7, гл. 10, п. 9.

111. т. 7, гл. 10.

112. Сесил, A Divided Life (Разделенная жизнь), гл. 6, 7.

113. The Times (2 января 1951 г.).

114. Протокол Маклина (21 декабря 1950 г.), PRO FO 371/81613 AU 1013/52.

115. Филби, Моя тихая война, с. 134.

116. Хотя шесть телеграмм в 1945 году относились к Филби под кодовым именем СТЕНЛИ, они, по-видимому, были расшифрованы лишь несколько лет спустя; Расшифровка ВЕНОНЫ, 5-й выпуск, часть 1, стр. 263-7, 272, 275-6. В общей сложности тридцать телеграмм, которыми обменивались Центр и резиденция в Лондоне, в основном в 1945 году, в конечном итоге были полностью или частично расшифрованы англо-американскими дешифровщиками.

 117. Бенсон и Уорнер (ред.), ВЕНОНА, стр. Xxvii-xxviii.

 118. Фукс сказал своему следователю, что его последний контакт с советской разведкой был в феврале или марте 1949 года. Возможно, это была его последняя встреча со своим контролером. Уильямс, Клаус Фукс, Atom Spy, стр. 186. См. Также Городецкий, Большое заблуждение, гл. 12.

 119. Бенсон и Уорнер (ред.), ВЕНОНА, стр. Xxviixxviii. У правительства США не было доказательств для судебного преследования Вайсбанда за шпионаж, но он был приговорен к году тюремного заключения за неуважение к суду после того, как не явился на слушания федерального большого жюри по вопросу о деятельности Коммунистической партии.

120. т. 7, гл. 10, п. 7.

121. Филби, Моя тихая война, с. 146.

122. См. Выше, главу 9.

123. т. 6, гл. 5, часть 2. Из записей Митрохина неясно, отказывался ли Филби от контактов с легальными резиденциями с момента своего приезда в США в 1949 году или в следующем году. Неудивительно, что Филби не упомянул ни в своих мемуарах, ни в опубликованных интервью о неудачах американских резиденций.

124. т. 6, гл. 5, часть 2. Модин, Мои пять кембриджских друзей, стр. 186-7.

125. Филби, Моя тихая война, стр. 151-2. Бёрджесс прибыл в посольство в Вашингтоне в качестве второго секретаря в августе 1950 года. О доме Филби на 4100 Небраска-авеню, северо-запад, см. Keсслер, Undercover Washington (Подпольный Вашингтон), стр. 93–5.

126. Ньютон, The Butcher’s Embrace (Объятия мясника), стр. 305-11; Найтли, Филби, стр. 167-8.

127. Согласно материалам КГБ на ГАРРИ, просроченный  паспорт на имя Ковалика носил номер 214595, и был выдан Госдепартаментом США в Вашингтоне 29 апреля 1930 г. т. 6, гл. 5, часть 2.

128. т. 6, гл. 5, часть 2.

129. т. 6, гл. 5, часть 2. Об использовании «Батория» для перевозки советских агентов в США, ср. Буденц, Men Without Faces (Люди без лиц), стр. 19, 64, 68.

  130. т. 6, гл. 5, часть 2.

  131. т. 6, гл. 5, часть 2. Нет никаких свидетельств того, что сенатор Фландерс или его семья знали, что ГАРРИ был советским нелегалом.

  132. vol. 6, гл. 5, часть 2.

  133. Ньютон, Объятия мясника, с. 281.

  134. т. 6, гл. 5, часть 2.

  135. Ньютон, Объятия мясника, стр. 281-2.

  136. Филби, Моя тихая война, стр. 152-4.

  137. Сесил, Разделенная жизнь, с. 118.

  138. Расшифровка ВЕНОНЫ, 3-й выпуск, часть 1, стр. 240-1.

  139. Это признает Юрий Модин (Модин, Мои пять кембриджских друзей, стр. 199).

  140. Филби, Моя тихая война, с. 156. Утверждение КГБ о том, что выходки, которые привели к отзыву Берджесса, были заранее спланированными, не подтверждается записями Митрохина; они во многом соответствовали аналогичным, непреднамеренным «срывам» за предыдущие несколько лет.

  141. т. 6, гл. 5, часть 2.

  142. Модин, Мои пять кембриджских друзей, стр. 199-201.

  143. Модин, Мои пять кембриджских друзей, стр. 202–3.

  144. Модин, Мои пять Кембриджских друзей, стр. 203–4; Костелло и Царев, Смертельные иллюзии, стр. 338-9.

  145. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 404; Сесил, Разделенная жизнь, стр. 135 и далее.

  146. т. 7, гл. 10, п. 16.

  147. т. 7, гл. 10, п. 17.

  148. т. 7, гл. 10, п. 19.

  149. Модин, Мои пять кембриджских друзей, стр. 251.

  150. т. 7, гл. 10, п. 19.

  151. т. 7, гл. 10, п. 18.

  152. т. 6, гл. 5, часть 2.

  153. Филби, Моя тихая война, стр. 157-9.

  154. т. 6, гл. 5, часть 2.

  155. т. 6, гл. 5, часть 2. В 1953 г. нелегал ВИК также потерял полую монету с микрофильмом.

  156. т. 7, гл. 10, п. 19.

  157. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 406; Модин, Мои пять кембриджских друзей, стр. 213-18. Модин, по-видимому, не знает, что Колвилл записал свои встречи с Кэрнкроссом в 1939 году в своем дневнике, и ошибочно сомневается в его способности идентифицировать Кэрнкросса как автора записки, описывающей одну из этих встреч, найденную в квартире Берджесса.

 158. Модин, Мои пять кембриджских друзей, стр. 221-4, 229-32; Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 406-7. Блант наконец признался в 1964 году в обмен на гарантию иммунитета от судебного преследования. Он не был публично идентифицирован как бывший советский агент до 1979 года.

 59. Филби, Моя тихая война, гл. 12; Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 407-8; Найтли, Филби, стр. 147-8; Модин, Мои пять друзей из Кембриджа, стр. 224, 228-32.

160. Боровик, Файлы Филби, стр. 284.

161. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 24-6.

Впервые опубликовано 16 апреля 2023 года