Хедрик Смит. Глава 9. Промышленность. SKORO BUDET.

 

Хедрик Смит. Глава 9. Промышленность. SKORO BUDET

Начальство притворяется, что платит нам зарплату, а мы притворимся, что работаем.

Поговорка советских рабочих в 1970-е

«В каждую десятидневку месяца темп работы разный, – говорит Рашид, крепкий рыжий бригадир из Узбекистана, объясняя мне, как идут дела на Ташкентском тракторном заводе. – Знаете слова: spyachka, goryachka и likhoradka?»

Я знал, что буквально эти три слова приблизительно означают зимнюю спячку зверей, жаркое время и состояние воспалённого больного, но не сразу связал их с заводом, поэтому отрицательно покачал головой. Рашид усмехнулся моей наивности и провёл мозолистой рукой по щеке.

Карикатура из советского журнала “Крокодил”.

«Эти названия мы даём трём «декадам», десятидневным периодам, на которые делится каждый месяц, – продолжил он. – В первую декаду все спят, во вторую усиленно трудятся, а третью декаду темп работы становится бешеным». Рашид сделал паузу, чтобы я усвоил его слова, и продолжил: «Темп работы зависит и от дня получки. Обычно таких дня в месяце два: первый между 15 и 20 числом, а второй – в первые дни следующего месяца. За два-три дня до получки все находятся в состоянии предвкушения праздника, и на работу никто не настроен. А два-три дня спустя люди опохмеляются.

С вариациями и приукрашиваниями я слышал подобные рассказы от многих, например, от Иосифа, высокого стройного инженера средних лет из одного крупного города Южной России, заядлого курильщика: пока мы беседовали, он курил одну сигарету за другой. 

Слышать его описание советских заводов, выпускающих кондиционеры воздуха и холодильники было то же самое, что оказаться в советском Зазеркалье и обнаружить внутри советской промышленности, практически представляющей пародию на командную экономику, какой её представляют себе на Западе, то есть работающую в монопольной гармонии и при монолитной дисциплине.

Рашид и Юрий охарактеризовали всеобъемлющую и органично вписавшуюся в советскую экономику практику одним любопытным и специально придуманным для обозначения этого общенационального феномена словом shturmovshchina, что означает ускоренную программу выполнения плана в диком хаотичном рабочем ритме. Штурмовщина присуща всем советским заводам, малым и большим, военным и гражданским. Штурмовщина с целью выполнить месячный, квартальный или годовой план превращает каждый месяц в подобие бешеной промышленной беременности, вялотекущей в начале и лихорадочной в конце.

«Обычно в начале месяца предприятие парализовано после штурмовщины последних дней предыдущего месяца». – объяснил Иосиф. По его словам, все работники находились на грани изнурения, не только из-за пьянства, но и потому, что в период штурмовщины очень многие квалифицированные рабочие были вынуждены трудиться сверхурочно. «Многим в это время приходилось стоять две смены, кроме того всю субботу и воскресенье, обычно выходные дни. Руководство не имеет права [платить им за переработку] потому что у него потолок зарплаты, и финансовая инспекция строго за этим следит. Иногда, когда рабочий позарез нужен, он может потом получить в полтора или два раза больше выходных. Но вне зависимости от того, получит он выходные или нет, сверхурочные он должен выработать [это все зовут «чёрными субботами»] без дополнительной оплаты. Поэтому в начале следующего месяца многие рабочие берут выходные и предприятие находится в состоянии паралича».  

«Заводы в любом случае не могут работать в нормальном ритме, потому что у них нет достаточного запаса материалов и запчастей. – продолжил Иосиф. – Несмотря на план и внешне разработанный график поставок к определённому сроку, поставщики удовлетворяют  далеко не все заявки. Поэтому заводы-производители ритмично работать не могут. Как правило, достаточного количества нужного для работы нет до 10-12 числа. Некоторые изделия могут быть собраны почти полностью, но каких-нибудь деталей всё равно не хватает. Очень много практически готовой продукции нельзя отгрузить клиентам, и она накапливается в складских помещениях. Бывает, что она из-за этого не уходит с завода по 20-е числа потому что частей и деталей всё ещё не поставили. Наконец наступает третья декада (20-30 числа). Хорошим месяцем считается такой, когда абсолютно всё поставили к 20 числу. И если такое случается, то начинается штурмовщина. Работа закипит в нескольких цехах одновременно».

Иосиф говорит об этом буднично, давая понять, что для советской индустрии такое состояние дел нормально и совсем не является свойственным лишь тем заводам, на которых ему самому доводилось работать, или относится к какому-то определенному времени года, хотя декабрь, когда год кончается – худший из всех 12 месяцев.

«В других странах продукцию выпускают равномерно весь месяц. – заметил Юрий. – Но тут выпуск не начнется раньше 14-20 числа, при условии, что поставлено всё необходимое для него. Поэтому завод должен гнать примерно 80% плана [задания] в последние 10-15 дней. Про качество никто не думает. Главное – объём. Кого-то из рабочих посылают на склад дорабатывать частично собранные изделия. Часть продукции доделывают не в заводских условиях, а под открытым небом. Влага, пыль, грязь могут попасть в оборудование, что, конечно, снижает его качество и укорачивает срок службы».

«Весь народ об этом знает, потому что работают-то все. – продолжил Юрий. – Поэтому обычно, когда кто-то покупает что-либо для домашнего обихода, то старается смотреть, чтобы товар был изготовлен до 15 числа месяца, а не позже. [Советские товары имеют маркировку с датой изготовления]. Если продукция выпущена до 15 числа, то ясно, что она сделана не в спешке и покупатель думает, что изделие, возможно, будет исправным. Если же оно сделано во второй половине месяца, то очень велик шанс, что быстро выйдет из строя».

Другие русские, с кем я говорил, не были столь категоричны, как Иосиф, который, будучи технарём, возможно руководствовался высокими по сравнению с прочими стандартами. Они допускали, что риск купить плохую вещь ниже, если на ней стоит дата не позже 20 числа. Но вне зависимости от изделия, как выразилась одна москвичка средних лет, отразив мнение очень многих людей: «Сделано после двадцатого – не покупайте!»

Её муж кивнул в знак согласия, и, с типично русским «смех сквозь слёзы» юмором стал рассказывать анекдот про штурмовщину. В нём шла речь о только что умершем несчастном советском рабочем, который оказывается в чистилище, где чиновник обращается к нему с речью, выдержанной в лучших традициях советского высокомерного официоза: «В соответствии с вашими моральными качествами вы не достойны к допуску в рай, да и документы у вас не все собраны. Мы можем распределить вас только в ад. В мои обязанности входит предупредить вас, что имеются два отделения ада – капиталистический и социалистический. Вам надлежит сделать выбор». Рабочий спрашивает о разнице.

«В капиталистическом аду вам в задницу будут вбивать по одному гвоздю в день». – отвечает чиновник.

«А в социалистическом разве не то же самое?»

«Социалистический ад, товарищ покойник, отличается от капиталистического. Там дьявол часто запивает, да и гвоздей хронически не хватает».

«В таком случае, хочу в социалистический».

«Хорошо, вы сделали выбор. Но моим долгом является предупредить вас, что все тридцать гвоздей будут забиты вам в зад в последние пять дней месяца».

Такой непочтительный взгляд на функционирование советской экономики перекликается с русской реальностью, заставившей Достоевского говорить о родине как о дивном, всеобщем, упорядоченном хаосе. Эта картина сильно отличается от той, что выносят посетители с Запада из официальных сопровождаемых визитов по советским промышленным предприятиям где к их приезду навели марафет, или из телевизионной картинки, где советский космический корабль «Союз» стыкуется с американским «Аполло», или из постоянных широковещательных кремлёвских трансляций по всему миру о перевыполнении планов Пятилетки.

Его Величество План, пропагандируется советскими марксистами в качестве основного инструмента управления рабочей силой и ресурсами, надёжного рычага достижения максимального роста объёмов выпуска продукции и повышения производительности труда, и даже волшебной палочки, обеспечивающей бесперебойную координацию функционирования второй в мире экономики. План имеет значение, очень близкое к основному закону страны. «Выполнение плана» – это непрерывное заклинание, слышимое по всем уголкам Советского Союза. Публично с планом обращаются как с объектом почти мистического поклонения, словно он способен, ценой сверхчеловеческих усилий, вознести устремления простых смертных на новый уровень, свободный от слабостей, присущих человеку.  

Сталинский пятилетний план, запущенный в действие в 1928 году с целью ускорения индустриализации, по официальным данным, позволил к 1973 году в 50 раз увеличить выпуск промышленной продукции страны по сравнению с 1913 годом, и создать становой хребет советской экономики. За шесть десятилетий Москва и в самом деле преобразовала отсталую, хотя и начинающую развиваться страну, в индустриальное государство. Она построила самую разветвлённую в мире сеть гидроэлектростанций, начала освоение неисчислимых минеральных богатств Сибири, стала производить атомные ледоколы, космические станции и луноходы, а также превзошла Америку в таких основных показателях промышленной мощи, как выпуск стали, цемента, нефти и т.д.

Но план, как некоторые внутренние критики отмечают эзоповым языком, совсем не обеспечил безупречное функционирование экономики. Наряду с колоссальным ростом объёмов он положил начало косности, разбазариванию и кривобокому развитию. В каком-то смысле советская система больше напоминает не плановую экономику, а инструмент концентрации её основных целей для того, чтобы Кремль мог определить приоритеты и мобилизовать массы на их выполнение. (Как и большинство иностранцев, я не знал, что советское руководство добилось немалых успехов в том, чтобы обеспечить население работой таким образом, что в 1970 году трудовые ресурсы СССР насчитывали 122 миллиона человек, по сравнению с 85 миллионами человек в США, включая безработных). Через механизм плана, советские лидеры сделали огромные вложения в тяжёлую промышленность, оборону и науку, в особенности в эпоху её резкого сталинского взлёта, что потребовало тяжёлых жертв от советского потребителя.

По словам одного западного эксперта, Сталин «оставил в наследство одновременно большую индустриальную мощь и неэффективную экономику [1]. Его приверженность централизованному планированию, возможно, подходила для периода быстрого наращивания экономических мускул, чем для настоящего периода, когда советская экономика стоит лицом к лицу с более сложными проблемами модернизации. В 1970-е годы темпы роста экономики замедлились, хотя западные специалисты до сих пор считают, что в среднем советская экономика росла с 1968 по 1974 год в два раза быстрее американской [2]. Благодаря контролю над экономикой и централизованному ценообразованию, русские оградили себя от случайностей типа циклов «бум-спад» и от галопирующей инфляции, потрясшей западную экономику. Практически не затронутые серьёзными дебатами в защиту окружающей среды или премудростями максимального экономического роста, с которыми вынуждены считаться западные лидеры, советские официальные лица начиная от Брежнева и заканчивая секретарём парткома захолустного провинциального совхоза вываливают на публику статистику выпуска продукции и плановые показатели с неуменьшающимся воодушевлением, напоминающим энтузиазм, выраженный Марксом ещё в XIX веке. Они с гордостью указывают на массивные промышленные комплексы, появлением которых, по их мнению, они обязаны магическим способностям плана сосредоточивать обширные ресурсы на проектах первостепенной национальной значимости.

Камский автомобилестроительный завод, образцово-показательная стройка пятилетки 1971-1975 годов, являет собой такой ударный проект par excellence [3]. Видел я и другие сооружения, соперничающие в сфере современных технологий с Западом, например, Братскую ГЭС. Встречал западных бизнесменов, взахлёб рассказывавших о заводах электроники в Риге и Ленинграде и встречался со специалистами по аэронавтике, восхищавшимися тем, как советские инженеры творят чудеса с такими современными металлами, как титан на Воронежском авиационном заводе, выпускающем сверхзвуковой лайнер ТУ-144. Но ничто не может сравниться с КАМАЗом как архетипом гигантомании советских планировщиков, как с символом веры в то, что тем больше, тем лучше, и стремления Советов любой ценой получить самое большое.

                        Закладка камня на месте будущего завода             Начало строительства КАМАЗа

КАМАЗ [4] – это огромная ударная стройка, отвечающая устремлениям русских людей. Она воплощает индустриальную мощь, созданную с нуля и материализовавшуюся в результате бешеной пятилетней штурмовщины. От неё исходит ощущение брутальной силы. Советские строительные бригады начали строительство объекта с нулевого цикла в 1971 году и возвели почти в 1000 км к востоку от Москвы, на открытой ветрам холмистой равнине, крупнейший в мире завод по сборке грузовиков. К тому времени, как я попал туда в 1973 году, то, что до этого представляло собой пустое ржаное поле и сонную деревушку с покосившимися от времени и непогоды крестьянскими избами, превратилось в бурлящий активностью быстро растущий город с населением в 90 000 человек.

Набережные Чалны в 1970-80 гг.

Высотные дома с квартирами для рабочих завода простирались до горизонта. Было заказано на $700 миллионов самое передовое оборудование из США, Западной Германии, Японии, Франции и других стран, а строителей призывали закрыть корпуса крышами до зимы, чтобы установить сборочные конвейеры.

Советская ЭВМ в 1970е годы.

Нашу группу часами возили по стройке, причём автобус (в июле!) на полколеса погружался в дорожную жижу, и показывали километры трубопроводов и гигантских скелетов строящихся конвейерных цехов. Грандиозность проекта была ошеломляющей. Советские инженеры рассказали нам, что КАМАЗ представляет собой не один завод, а целых шесть, и все они громадные: литейный, кузнечный, корпусной, двигательный, ремонтно-инструментальный и конвейерно-сборочный заводы, который предполагалось оснастить 280 км управляемых ЭВМ сборочными линиями [5]. Производственный комплекс стоимостью в миллиарды, занимает площадь в 37 миллионов квадратных километров, что больше всего Манхэттена. При работе на полную мощность, на КАМАЗе намечалось производить 150 000 грузовиков и 250 000 дизельных двигателей в год, что делало бы карликами по сравнению с этим предприятием-гигантом всякие американские детройты и западногерманские руры.

В качестве проекта пятилетки первостепенной важности, КАМАЗу были предоставлен, в отличие от всех прочих новостроек, статус особого благоприятствования. И всё же, несмотря на провозглашаемый всюду его приоритет, завод был заражён теми же хроническими проблемами, что терзают, несмотря на планирование, советскую экономику. В 1969 году стоимость завода вместе с городом-спутником оценивалась в $2,2 миллиарда, к 1975 эта цифра раздулась до $5 млрд., что отразило не только выросшие цены на западное оборудование, но и внутреннюю инфляцию, потому что несмотря на все предусмотренные Планом сроки ввода в эксплуатацию, график строительства пошёл под откос. Когда я был на КАМАЗе, то на огромном транспаранте можно было прочесть: «Даёшь [Родине] первый КАМАЗ в 1974 году!» Но вот уже кончается 1975-й, а первого грузовика нет как нет.

Камаз в 1970е годы

В любом случае я не мог понять, зачем нужен был этот ударный темп, разве что для поднятия национального энтузиазма и утверждения престижа СССР. Советские планировщики объясняли спешку тем, что грузовики, выпущенные на заводе, решат являющуюся узким местом проблему перевозок. Но сеть советских шоссейных дорог, не говоря уже об автосервисе, была совершенно не предназначена к тому, что по ней пойдут армады новых многотонных грузовиков. По своей протяжённости она составляет лишь четверть от американской системы автострад и 60% дорог – грунтовые и щебёночные, непроходимые для тяжёлых машин. Более того, я не переставал задавать себе вопрос, наберётся ли в стране достаточно клиентов для того, чтобы эффективно загрузить эти КАМАЗы. Потому что одной из самых для меня удивительных сцен было зрелище полчищ грузовиков, несущихся по окружной дороге, нагло нарушая все правила движения и изрыгая облака чёрного выхлопа, но…пустых. И русские и иностранцы шутят по поводу их холостого пробега. Это умопомрачительное разбазаривание грузоподъёмности большегрузного транспорта напомнило мне бешеную гонку к вводу в эксплуатацию в 1961 году Братской ГЭС, хотя её главный потребитель, Братский алюминиевый завод, не был завершён ещё с десяток лет. Братские стройки были просчётом в планировании, критиковавшимся даже советскими экономистами.

Тем не менее, цели плана на КАМАЗе имели свою железную логику. Несмотря на задержки сроков, русские утверждали, и западные аналитики были с ними в этом согласны, что строили предприятие быстрее, чем если бы стройку было запланировано возвести в другом месте. При этом горячечная спешка, диктуемая сроками плана, приносила вред. Теоретически, для того, чтобы выиграть время, русские с головой погрузились в строительство заводских корпусов до того, как были проработаны все технические планы, до заключения советскими фирмами контрактов на поставку оборудования, которое будет установлено, и до того, как были спроектированы сами грузовики. Одним из результатов этого явилась перепланировка некоторых зданий для того, чтобы разместить в них оборудование, часть из которого, в том числе и дорогое, поступившее с Запада, всё же оказалась размещено в наспех сделанных складах или вовсе ржавела под открытыми небом.

В 1973 году советские боссы КАМАЗа пожаловались американским репортёрам, что компания «Суинделл-Дресслер», фирма, которая по контракту должна была спроектировать литейный завод, не выполняет график, что ставило под угрозу ввод объекта в строй. Несколько месяцев спустя, руководители фирмы «Суинделл-Дресслер» в частном разговоре со мной рассказали, что задержка была вызвана тем, что советские инженеры, родившиеся и воспитавшиеся в системе секретности, долго не давали американцам спецификации советского оборудования, к которому должны были быть подключены американские машины, а без этих спецификаций невозможно было сделать инженерные чертежи. Другой причиной отставания были постоянные споры по поводу цен на западное оборудование. Технические планы долго не выполнялись потому, что советские покупатели не могли решить, будут ли покупать по названной цене.

Даже когда работа выполнялась быстро, страдало качество. Инженеры типа Виктора Перцева, краснолицего ветерана строительства КАМАЗа, любили похвастаться тем, что строительные бригады за месяц возводят 14-этажный дом на триста квартир. Издалека дома выглядели достаточно привлекательно. Но когда подойдёшь поближе и войдёшь в подъезд и квартиру, то обнаружится, что всё мгновенно стареет сразу после въезда новосёлов: этот бич поражает практически все новостройки Союза. Неровные полы, окна и стены с трещинами, сантехника в ванных была соединена плохо. Работа в целом была выполнена халтурно, как она делается практически повсюду в стране. Когда американский корреспондент спросил у одного русского, почему качество такое низкое, тот только пожал плечами: «Хозяина нет, всем всё до лампочки.

Короче говоря, формальный Советский Экономический План, похоже, противен натуре русского человека. В мире вообще русские пользуются репутацией дисциплинированных людей, благодаря их внешней покорности властям. Но такая дисциплина навязана извне. Предоставленные сами себе, русские беспечны, неаккуратны, симпатично дезорганизованы и не отличаются высокой производительностью труда. (Примечательно, что в русском языке нет слова, обозначающего эффективность, и он вынужден его заимствовать из английского [6]). Типичная советская контора, часто обходимая вниманием иностранных посетителей, представляет собой помещение, в котором царит неразбериха, есть место для стенда с пропагандой, но, как сказали мне московские друзья, письменных столов на всех не хватает. Те заводы, на которые меня пускали, обычно были неплохими, хотя я был поражён очень сильным шумом машин и тем, как мало было знаков по технике безопасности. Но советские друзья пояснили, что такие фабрики, к тому же ещё и подготовленные к приёму посетителей – это то, что называется словом pokazukha, а на обычных заводах царит бардак.

Кроме этого, иностранец может сколько угодно ходить по фабрикам и заводам, глазеть на станки, и так никогда ничего не узнает о штурмовщине и не поймёт, что русское восприятие времени одновременно и завораживает, и разочаровывает, потому что понятие времени русскими толкуется либо очень вольно, либо вообще никак. С тем понятием о времени, которое фигурирует в обществе, основанном на рыночных отношениях, оно имеет очень отдалённое сходство. Многие туристы впадают в состояние прострации, узнав, что только для того, чтобы у них в ресторане приняли заказ, потребуется ждать час или больше. Часовая пресс-конференция начнётся почти на час позже и продолжится добрых два часа. Короткий ответ может длиться 45 минут и, если друзья зашли на  минутку, то остаются часа на три-четыре, до двух-трёх ночи, что я считаю одним из самых привлекательных русских пороков. Работу, которую можно выполнить за неделю, делают две, сломавшийся лифт может оставаться непочиненным две недели и больше, а все ремонтные работы длятся совершенно непредсказуемый промежуток времени.

Стройка, например, может отставать от графика на год, и даже на несколько лет. Русские искренне удивляются нетерпению иностранцев, особенно американцев, звереющих от пустой траты времени и от того, что простой вопрос никак не решается. Непорочный западный визитёр, полагающий, что Советский Союз являет собой передовое общество, часто набивает себе шишек, столкнувшись с барьером советской торговли, ведущейся в недоразвитом темпе. Ему требуется некоторое время, чтобы понять, что skoro budet на самом деле означает то же, что испанское mañana [7], растянутое до бесконечности. Потому что откладывание назавтра – это черта русского характера. Возможно именно это обстоятельство – причина того, что пропаганда постоянно подгоняет русских в выполнении плана в срок.

Несмотря на то, что русские способны под давлением производственных сроков к большому напряжению сил, постоянный упорный труд не является национальной характеристикой. Им не присуща рабочая этика американцев, немцев или японцев. «Американцы работают упорно, перерабатывают часы, вырываются вперёд и зарабатывают язву. – так выразился один редактор, честно признавшийся в том, что не перенапрягается на работе. –  Русские особо не вкалывают и даже не стараются. Мы живём эдакой расслабленной жизнью». Учительница сказала Энн, что работа – лучшая часть её жизни, потому что «никто меня не напрягает». Мартин Мартенс, добровольно приехавший из Нью-Йорка, чтобы самолично отведать советской жизни, был изумлён мнением советских людей об американцах. «Они думают, что все [в Америке] богачи,- удивлённо заметил он. – Даже не представляют, как упорно там нужно работать».

Один киносценарист поделился со мной мыслью о том, что русские не перетруждаются, потому что, как правило, им мало платят. Если врач в поликлинике начинает пользоваться хорошей репутацией добросовестного специалиста, то к ней сразу побегут пациенты, то есть она должна будет работать сверхурочно, но за переработку не заплатят, пояснил он. А вперёд всегда пролезают врачи, которые хорошо выступают на партсобраниях и пользуются благосклонностью партийных шишек. Другой причиной, по мнению моих русских друзей, является то, что Советский Союз не является обществом, так сильно ориентированным на деньги, как западные страны. «Мало иметь сами деньги, – заметил один молодой учёный, – надо чтобы было, на что их тратить. Связи значат больше, чем рубли, с ними ты достанешь дефицит и потратишь заработанное. А без связей овчинка выделки не стоит».

Отлынивание от работы представляет собой настолько общенациональное времяпровождение, что комик Аркадий Райкин добился от цензоров разрешения на несколько миниатюр на эту тему. 

В одной сценке он весь день прохлаждается на кровати размером с лужайку для гольфа и пытается найти оправдание своему безделью, вспоминая, как мало чего он на работе вообще-то делает. 

«Я ж им услугу оказываю тем, что держусь от работы подальше». В другой миниатюре трое мужчин в рабочее время идут в парикмахерскую, но парикмахеры заставляют их ждать в креслах, а сами бегут устроить свои дела. Одному из цирюльников надо купить апельсинов, другому что-то отнести в ремонт, а третьему нужно к дантисту. Они возвращаются не солоно хлебавши, потому что продавец, специалист по ремонту и зубной врач как раз и томятся в их креслах. «Так и бывает. – сказал мне один русский в антракте. – Жена ходит по магазинам в рабочее время, потому что у неё нет выхода – после работы в магазинах толпы и ужасные очереди. Все так делают». Филолог сказала, что её друзья часто ходят в рабочее время в гости или в кино.

Если уход с работы на время является проблемой в основном среди работников умственного труда, то прогулы целых дней достигают среди рабочих таких астрономических пропорций, особенно до и после зарплаты, что кремлёвское руководство и советская пресса периодически пускаются в кампании против «прогульщиков» и «нарушителей трудовой дисциплины». Московский менеджер одной западной авиакомпании сказал мне, что советские бригады наземного техобслуживания были настолько ненадёжны, что главный механик российского отделения фирмы лично проверял, есть ли в наличии топливо для заправки прибывающих самолётов, готовы ли бригады принять рейс после посадки, в частности, всё ли готово для противообледенительной обработки и т.д. В день прибытия самолётов этой авиалинии, механик лично заезжал за советскими техниками домой и вёз их на работу, чтобы не допустить срыва будущего рейса.

Советские управленцы не могут как следует приструнить плохих заводских рабочих не только потому, что уволить разгильдяя почти невозможно, но также из-за того, что рабочих не хватает повсюду и недовольный рабочий может уволиться по собственному желанию и легко найти другую работу. Теоретически, советские последователи Маркса учат, что при социализме рабочие не отчуждаются от производства, потому что, довольные, радостно пожинают плоды своих трудов, и советские пропагандисты всячески поддерживают этот фантастический постулат. Но одно социологическое исследование показало, что лишь в Российской Федерации в 1973 году 2,8 миллиона рабочих сменили работу, что полностью эту пропаганду опровергает. Среди причин, заставляющих работников искать лучшей доли, на первом месте стоят плохие условия труда и необеспеченность жильём, и только потом называется зарплата.

Благодаря нескольким редким встречам с квалифицированными рабочими, я понял, что трений по поводу расценок и норм платы труда между руководителями и исполнителями куда больше, чем я представлял до этого. Один инженер, с подросткового возраста работавший на заводе, когда был ещё 17-летним учеником токаря, спросил у своего наставника, который обучал его работе, можно ли точить детали быстрее. «Можно, только молчок, – ответил старший товарищ, – не то в следующем месяце нормы повысят. Мы специально не торопимся».

Советская промышленность работает точно так же, как работали городские фабрики в XIX веке, а советские профсоюзы, входящие в состав предприятия, больше заинтересованы в том, чтобы распределить путёвки, социальные льготы и в поддержании трудовой дисциплины, нежели в том, чтобы бороться с руководством по поводу улучшения материального положения работников. На самом деле, советская промышленность почти не знает случаев трудовых споров. Пресса их замалчивает, и если о таких разногласиях становится известно на Западе, то часто лишь несколько месяцев спустя.

Тем не менее, мои московские друзья устроили несколько встреч с рабочими завода, и те рассказали, что время от времени работа замедляется в связи с протестами работников. Юрий, молодой литейщик крепкого телосложения, вспомнил два таких случая на своём подмосковном заводе, но не стал вдаваться в детали из опасения, что его могут вычислить. Однако он рассказал мне как на соседней ткацкой фабрике работа остановилась на несколько часов в знак протеста против внедрения автоматических станков, что повлекло повышение норм и снижение заработка.

Советские управленцы в таких случаях используют методы искусственного отбора одной бригады, в которой все будут peredoviki, и обещают им хорошие премии и другие льготы, если те перевыполнят планы выпуска продукции на новом оборудовании. Их результат послужит поводом поднять нормы выработки для всех других бригад. Рабочие других бригад чувствуют, что их провели, и протестуют. По словам Юрия, несмотря на то, что станки остановились всего лишь на три часа, случай был достаточно серьёзным для того, чтобы руководство завода начало проверку. Дело было в том, что остановились три разных ряда станков. «Случаи, когда останавливались два ряда уже были, в этом ничего необычного нет, бывало, что бригады не поладили между собой. – пояснил он. – Но, когда встают три ряда – это чрезвычайное происшествие. Значит кто-то организовал. Это очень серьёзно. Я не знаю, что стало с организаторами, но я слышал, что руководство пошло на попятную и нормы снизили».

Отступление переводчика. Когда я учился на инязе в Карельском пединституте, то девочки старших курсов организовали бойкот студенческой столовки, где кормили совершенно отвратительно и это признавали все. Активистки стояли у дверей и вежливо и ненастойчиво просили товарищей не заходить и не покупать ничего в этой столовой, находившейся в цокольном этаже здания института на пр. Ленина, дом 29. Это сработало, и всегда битком-набитая столовая (было удобно в неё ходить и общежитским, как мы и “домашним”, коих было большинство, хоть там и невкусно и некачественно готовили) опустела. Был большой скандал, декана вызывали на ковёр в горком партии и пеняли на то, что это всё “инязовские штучки студентов, которые слушают “голоса” на импортных языках, вот и поддались вражескому влиянию. Наша замечательная декан, американка по рождению Мейми Севандер потом с юмором, уже на 35-летии иняза, который прошёл в разгар Перестройки, вспоминала, что наш факультет был первым, кто возбух ещё в те стародавние суровые времена.

В стремлении увеличить выпуск продукции коммунистическая партия прибегает ко всяческим моральным стимулам, начиная от специальных премий образцовым рабочим и «социалистического соревнования» между рабочими бригадами или заводами, до неувядаемых «социалистических обязательств». В преддверии любого крупного праздника, рабочие коллективы по всей стране берут на себя обязанность превысить нормы. Они торжественно обещают «повысить свой идеологический уровень» и увеличить производительность труда. Работники сталепрокатных цехов обещают выкатить 110% стали, конфетные фабрики берутся за 11 месяцев выпустить годовой объём сладостей, а библиотеки подряжаются обеспечить в течение будущих трёх месяцев беспрецедентное число прочтений работ Ленина.

Ещё одной любимой уловкой советских пропагандистов является vstrechny plan, то есть такой план, который сами рабочие составляют для себя и который предусматривает выполнение и перевыполнение официального плана. Теоретически он является инициативой рабочих. Но люди рассматривают весь его ритуал как циничное надувательство, и сочинили свою собственную фривольную версию встречного плана. Согласно анекдоту, рабочий завода однажды поздно вечером приходит домой и, пытаясь защититься от брани жены, говорит, что задержался на работе, потому что там обсуждали vstrechny plan.

«Что это вообще такое, встречный план?» – недоверчиво спрашивает жена.

«Ну, как тебе объяснить? – отвечает муж. – Допустим я тебе предложил потрахаться два раза сегодня ночью, а ты выдвигаешь встречное предложение сделать это три раза, в то время как мы оба отлично знаем, что можем заняться сексом только раз».

Двое молодых людей, рассказавших анекдот, пока мы гуляли по одному из московских бульваров, разом загоготали и были явно разочарованы тем, что я не подхватил их смех.

«Ну вы хоть поняли, что такое vstrechny plan?» – спросил один из них. Я кивнул.

Несмотря на приверженность партийных лидеров подобным стимулирующим ухищрениям, руководители промышленных предприятий, похоже, больше полагаются на такой рычаг инициативы, как дополнительные выплаты. Участие в высокоприоритетных проектах, особенно в трудных условиях работы, типа разработки сибирских нефтяных месторождений или золотых приисков, часто оплачивается в троекратном или даже в четырёхкратном по сравнению с обычной месячной платой советского квалифицированного рабочего в $187 размере. Вся советская экономика проникнута невероятным сплетением премий и надбавок за выполнение плана, но Юрий сказал, что основные премии быстро начинают восприниматься как должная часть зарплаты и теряют значение стимула.

Как это ни странно, нарисованная Юрием картина политической и социальной позиций его товарищей удивительно похожа на взгляды консервативной части американских рабочих – сторонников губернатора Алабамы Джорджа Уоллеса (фото) [8]. 

По рассказам Юрия, на работе среди них существуют товарищеские отношения. 

Люди замещают друг друга внутри бригады в случае болезни, или когда кто-то отпрашивается на празднования юбилея или свадьбы. 

Но выпивох, как и передовиков труда, они, опять же по словам Юрия, не жалуют, потому что первые ложатся бременем на других рабочих, а вторых, потому что «партия их выбирает по политическим мотивам и в целях повысить нормы для остальных». 

Классовые чувства сильны. Точно так же, как приверженцы Уоллеса ненавидят «яйцеголовых» и интеллектуалов, советские трудяги, считает Юрий, дали интеллигентам презрительную кличку nakhlebniki, то есть паразитов, жующих чужой хлеб. (Он процитировал пословицу, ходящую среди рабочих: «Рыба гниёт с головы»). Рабочие, утверждал Юрий, лояльны советской системе и партии, но крупных заводских начальников, разъезжающих в чёрных «Волгах» с шоферами, не любят. «Если будет вторая революция, то она скинет начальников с чёрными «Волгами». – сказал он. Но поспешил добавить: «Конечно никакой революции не будет».

Член политбюро Николай Подгорный однажды с пафосом назвал одного советского директора завода «полномочным представителем социалистического государства и коммунистической партии», а советская женщина, муж которой был начальником завода в Центральной России, где трудились 12000 человек, рассказала мне, что на его предприятии он был «князем». 

Хотя номинально его зарплата была 450 рублей в месяц ($600), благодаря всякого рода регулярным надбавкам он получал в два раза больше. Кроме этого, он бесплатно пользовался услугами завода, и каждый месяц  даром получал набор продуктов из элитных магазинов Москвы. 

Семье выделили недорогое удобное жильё, которое он сам выбрал по своему вкусу, и на столе у них за бесценок всегда было мясо, яйца и овощи с соседних совхозов. Отпуска они проводили за копейки в санаториях и домах отпуска Совмина и пользовались другими привилегиями типа прямой телефонной связи с Кремлём. «Когда я шла по улице, все шептались о том, что вот, мол, идёт жена начальника, и они обходились со мной подхалимски вежливо, отпускали мне комплименты и всё такое», сказала она. По сравнению с другими её семья жила как дворяне.

И тем не менее, эта женщина считала кошмаром работу своего мужа и настраивала сыновей на то, чтобы те даже не думали пойти по его стопам. Июль, по её словам, был «самым жарким месяцем», потому что муж проводил всё время «в борьбе с планом», сражаясь с министерством за то, чтобы плановые показатели следующего года не были повышены. Из её объяснений выходило, что для директора завода было жизненно важно не раскрывать своих реальных возможностей и не превышать текущих результатов больше чем на один-два процента по сравнению с поставленными планом целями, иначе на следующий год нормы будут резко повышены. Его постоянной головной болью было то, что главный инженер, традиционно рассматриваемый на советских заводах в качестве «человека министерства», и назначаемый сверху независимо от директора, может его подсидеть.

Как и все прочие директора, по её словам, муж всегда держал в штате достаточно лишних работников, чтобы иметь резерв на случай плановой штурмовщины. Он также мог делиться своими рабочими с директорами других заводов, надеясь на ответные услуги в плане, например, наладки оборудования, потому что, как она объяснила: «Ни один успешный директор никогда не сможет работать по всем правилам – он просто не выживет». Но план не был его единственной заботой. Ему нужно было ещё и состоять на хорошем счету у районного партийного начальства, что значило выделять работников на сбор урожая, на дорожные работы и для других целей. И не имело значения, что такая фиктивная рабсила подрывала производительность труда. Директор знал, что если он и впадёт в немилость, то это случится только потому, что он не удовлетворил кого-то из партийных иерархов, а не потому, что производительность труда на его заводе снизилась. В конце концов, как она призналась, именно политика, а не экономика, стоила её мужу его работы в начале 1970-х.

В конце концов, как она призналась, именно политика, а не экономика, стоила её мужу его работы в начале 1970-х.

Основной непреходящей заботой мужа была, по словам жены, нескончаемая борьба с поставщиками. Много неприятностей доставляло воровство. Целые вагоны с сырьём или материалами могли исчезнуть или просто не дойти до завода. Но чаще всего изводили задержки поставок. «Телефон дома звонил, бывало, весь вечер. – сказала она. «Мужу сообщали, что «металл пока не поступил из Сибири, а детали не пришли из Одессы». И так всё время. Иногда директору выгодно, чтобы сырьё пришло с опозданием, потому что он может использовать такую задержку для того, чтобы План снизили. Но не все высокоприоритетные сырьевые поставки можно для этого использовать, а более низкоприоритетные ему самому вообще приходилось «выбивать» у системы».

Советский журналист, оказавшийся волею случая в кабинете директора одного из ленинградских заводов, как раз в тот момент, когда снабженцы доложили, что на заводе кончился лак для металла и что предприятие может быть остановлено на какое-то время, подтвердил эту часть её рассказа.

«Директор сел на телефон и стал звонить в отдел промышленности райкома. – сказал журналист. – Почему туда? Потому что в конце месяца происходит общее перераспределение недостающих материалов. Существует иерархия предприятий: в первом ряду стоят военные заводы. Потом идёт тяжёлая промышленность и на третьем месте – лёгкая [потребительская]. Все запасы материалов, которые могут случиться накопленными у предприятий лёгкой промышленности, изымаются в пользу тяжёлой. Директор хотел через них разжиться лаком от одной из фабрик лёгкой промышленности. Но опоздал. Ему сказали: «Тебе ничего не светит. Кто-то всё увёл». Так и сказали: «увёл». Ну тогда он им и говорит: «Если хотите, чтобы мой завод выполнил план, уведите лак у кого-нибудь ещё». А те ему отвечают: «Да мы бы с удовольствием увели, но тут птицы с завода поважнее твоего уже подсуетились. Надо было тебе звонить на пару дней раньше».

По словам моего друга-журналиста, директор завода был в таком безвыходном положении, что позвонил секретарю обкома партии, надеясь, что тот, благодаря своим связям, сможет достать лак через секретаря соседнего обкома. «Партийные боссы имеют постоянную связь друг с другом, – сказал журналист, – сегодня один поможет другому, а завтра – наоборот. Секретарь обкома согласился помочь, но лак должен был прибыть лишь через день. То есть сегодня и завтра делать будет нечего и План всё равно был под угрозой. Поэтому директор решил дать рабочим выходной, но они должны были работать в «чёрную субботу».

Хронические проблемы с поставками, которых План не учитывает, вынуждают руководителей производства срезать углы и использовать теневые методы, от которых система, как говорится, морщится, но закрывает на них глаза. Газета «Известия», орган правительства, однажды привела в качестве плохого примера директора завода, создавшего у себя громадные запасы металла, чтобы защититься от проблем со снабжением. Но у директоров на такой случай есть ответ: «Если хочешь получить двугорбого верблюда, заказывай трёхгорбого. Система один горб срежет». Теоретически предприятия могут судиться друг с другом за недопоставки, но процедура это настолько сложна, а результаты столь неудовлетворительны, что большинство предприятий используют людей, которые называются tolkachi, окружённых легендами полулегальных посредников, которые либо выбьют требуемое из поставщиков, либо дадут им взятку за то, чтобы материалы были отгружены вовремя, либо провернут сложные внеплановые бартерные схемы с участием других предприятий. Фундаментальной проблемой является то, что если где-то что-то прибыло, то в другом месте убыло, поэтому нехватка в одном звене производственной цепочки может вызвать эффект домино. Оказавшись из-за недопоставок в сложном положении, многие заводы просто обманывают потребителя, используя для выпуска конечной продукции недостаточно ингредиентов, что снижает её качество.

Один ушлый инженер поведал моему советскому другу, что такие махинации были обычной практикой в его отрасли.

 «Если в варенье положить меньше сахара, или сварить его из менее качественных фруктов, то мы выпустим больше банок и выполним план». – сказал он. 

Однажды, будучи гостем международной конференции по консервированию пищевых продуктов, он оказался в неловком положении. 

«Мы попробовали консервы наших болгарских товарищей и были поражены отличным их качеством и непревзойдён-ным вкусом. – вспоминал инженер. 

– Спросили представителя болгарской фирмы, как им удаётся добиться такого высокого качества. Он удивлённо посмотрел на нас: «Да мы просто следуем советской рецептуре и технологии без всяких изменений». Ну а мы оказались в щекотливом положении, потому что сами – то не могли себе позволить всё делать по нормам».

Порой обман бывает неприкрытым. 

Птицевод из Центральной Азии рассказал, что на его фабрике, одной из крупнейших в стране, регулярно прибегают к подтасовке цифр для того, чтобы показать выполнение плана. 

Он сказал, что ежедневной нормой является производство 100 000 яиц, и до неё постоянно не хватает приблизительно 30 000. 

По его словам, правильную цифру ежедневной яйценоскости он исправно даёт директору, а тот в отчёте перед районным руководством её искажает до нужной. «Директор доложил, что дневной план выполнен, – сказал птицевод, – а на следующий день я должен списать в бой от 30 до 40 тысяч яиц. Вроде бы они разбились и их скормили курам, хотя яиц и в природе не было». Подобным же образом, в тридцати тоннах поставленного корма для птиц регулярно не хватает от полутора до двух тонн, что указывает на выполнение кем-то плана путём недовеса.

Этот стон у них песней зовётся во всех уголках Советского Союза. Пресса время от времени разоблачает подтасовку отчётности и двойную бухгалтерию, которые столь повсеместно распространены, что очень многие советские люди просто не верят официальным отчётам о выполнении плана. Всего лишь несколько месяцев после моего приезда в Москву, один инженер – химик сказал мне, что центральное правительство в течение года внесло бессчётное количество поправок в план, чтобы он технически всё же был «выполнен» к концу года. Во время чисток в советской Грузии было публично объявлено, что несмотря на регулярные отчёты о перевыполнении плановых показателей, экономика республики всё время отставала от намеченных рубежей. Нечто подобное потом произошло и в Армении.

К тому времени, когда я уезжал из Москвы, у меня не оставалось никаких сомнений в том, что выполнение плана фальсифицируется повсеместно. И на самом деле, один диссидент-экономист, скрывающийся где-то в недрах государственного чиновничества, распространил подписанный псевдонимом документ [9], показывавший, как планы пятилетки 1966-1970 годов были провалены почти по всем категориям, хотя план по общему выпуску продукции страны был выполнен [10]. Скрытая инфляция перекрыла большинство нехваток.

От месяца к месяцу давление плана, вне сомнения, вынудило русских рабочих выпустить большее количество продукции, чем они выпустили бы без установленных плановых сроков. Но плановое мышление было способно рождать свою собственную неразбериху. Из-за плана, а значит из-за кремлёвского руководства, действующего через Госплан, от экономики хронических нехваток требовалось то, чего она никак не могла предоставить, а это порождало штурмовщину, искусственное раздувание заводских штатов и лихорадку второй половины месяца из-за недопоставок материалов, обман, подтасовку и систематические махинации на всех уровнях. Иногда, по иронии судьбы, такое планирование играет злую шутку. Один учёный рассказал, что руководители его института внезапно обнаружили, что в конце года не израсходовали статью покупки нового оборудования и быстренько закупили всяких дорогих, но совершенно ненужных приборов, чтобы не подвергаться риску снижения субсидий по этой статье на следующий год. На более скромном уровне, учительница средней школы рассказала, как с ужасом обнаружила, что у неё остались не потраченными 800 рублей. «Я пошла и купила для школы кактусов на все эти деньги». – сказала она.

Американский военный атташе в Москве непочтительно сравнил советскую экономическую систему с армией США. «Это же бюрократия, – сказал он, – а её правила таковы: не иди против системы, не гони волну, не ищи себе работы, не стремись к реформам, которые изменят твою жизнь, короче говоря: прикрывай свою задницу».

Пуск турбины.

Похоже, что философия прикрытия задницы лучше всего исповедуется в строительной отрасли, где неоконченные объекты торжественно провозглашаются готовыми ради церемонии разрезания ленточки. О классическом случае сообщил мой коллега Тед Шабад, обнаруживший в номере от 14 июня 1973 года газеты «Труд», органе советских профсоюзов, статью, в которой рассказывалось о том, что пышная церемония по поводу пуска в Сибири в г. Назарово новой турбины в декабре 1968 года, была показухой, потому что почти пять лет спустя она всё ещё не работала. В день её сдачи в эксплуатацию вся советская пресса пестрела передовицами о пуске агрегата в Назарово как о «начале технологической революции». На самом же деле «Труд» сообщил, что 500000 киловаттная паровая турбина не только сгорела ещё в заводском цеху в период испытания, а даже не была поставлена на электростанцию ко дню сдачи в строй. В противовес ранним сообщениям прессы, расписывающим, как новый ток из Назарово влился в сибирскую энергосистему, «Труд» сообщал, что «стрелки амперметров даже не дёрнулись. Тока не было. Да и откуда ему было взяться, если поставщик даже не привёз турбину. Церемония её запуска с оркестром и речами была, таким образом, чисто символической».

На Назаровской ГРЭС

Для подконтрольной советской прессы и сверхчувствительного советского руководства такое открытое допущение фальсификации было беспрецедентным. Но мои советские друзья рассказали, что случай с Назаровской ГРЭС далеко не единичен. Август, начинающий лысеть инженер-еврей из Латвии, с ехидной улыбкой добрых два часа рассказывал мне о махинациях в строительстве, известных ему из собственного опыта. По его словам, однажды прямо накануне церемонии сдачи фабрики в эксплуатацию вдруг обнаружили, что внутренняя канализация не врезана в подземные внешние коллекторные стоки. «Мы знали, что врезка потребует уйму времени и сил, – сказал Август, но акт приёмки уже был подписан, и никто не хотел признавать такой позорной ошибки». Поэтому договорились, что здание будет официально считаться введённым, а проблему с канализацией запишут в перечень «недоделок». Другой его рассказ касался сталепрокатного завода, где всё было готово, за исключением какого-то ключевого оборудования. А его строительная организация стремилась зачислить цех в число готовых, потому что от этого зависела премия. Клиент в конечном счёте согласился принять цех в состоянии «начала работ по наладке оборудования». Такая формулировка устраивала обе стороны, потому что при этом заводу ещё не был назначен план выпуска продукции, но средства на опробование и наладку уже были выделены. «Так и тянулось года два, пока не поступило оборудование». – сказал Август.

Более типичным, по его словам, был случай с текстильной фабрикой. Поскольку оборудование не поступало до самой последней минуты, строители оставили для него дыры 6 х 6 метров во внешних стенах фабрики. Буквально накануне сдачи в эксплуатацию, рассказывает дальше Август, прибыло последнее оборудование, поставлено на место, и строители заделали отверстия в стенах. «Мы сделали кирпичную кладку, оштукатурили и всё покрасили. – говорит он. – Каждая из этих операций требует времени, и между ними надо ждать определённое время. Кирпичная кладка должна осесть. Штукатурка должна высохнуть, прежде чем по ней можно красить, и так далее. Но мы не могли ждать и сделали всё против правил: кирпичную кладку сразу же стали штукатурить, начиная с низа, а краску наносили на сырую штукатурку. Все знали, что через два-три месяца краска облупится, штукатурка посыпется, а по кирпичной кладке пойдут трещины. Но это никого не волновало. Нашей первой заботой было вовремя закончить».

Когда я услышал этот рассказ, то мысленно перенёсся к халтурно построенным многоквартирным домам на КАМАЗе и к многим другим зданиям, виденным мной во всех городах, которые я посещал. Грустные письма новосёлов в редакции советских газет были ярким свидетельством того, что такое положение дел обычно, тогда как строители в конце года гордо рапортуют о сданных квадратных метрах жилья и выполнении планов, за что получат премии. Правительственные чиновники совершенно сознательно вступают с ними в сговор, чтобы отчитаться о количестве сданных квартир.

Отступление переводчика. Я хорошо помню, как в 1974 году, когда я уже учился в Петрозаводске, мама с отчимом получили вожделенную двухкомнатную квартиру на улице Маяковского, которую после смерти мамы в 2014 году я продал три года спустя. Когда она ещё строилась и было уже ясно, что мы туда въедем втроём, то я ходил со взрослыми делать так называемую “стяжку” полов. Мы носили влажный бетон на носилках на этажи и вываливали эти носилки на пол, перегороженный стоящими на ребре досками. Потом лопатами ровняли бетон с насыпанным туда гравием. Качество нашей работы, конечно же, оставляло желать много лучшего. Мы же не были строителями! Потом, уже работая на Карельском ТВ, где я отвечал за освещение строительства, будучи в командировке в Сегеже, я снимал кирпичную кладку, которую выполняли заключённые лагерей. Напомню, что там сидел некто Ходорковский в своё время. Хоть и работали они под руководством прораба, причём она была какой-то знаменитостью, депутаткой и героиней соцтруда, собственно почему я и снимал “сюжет”, как говорили на нашем жаргоне, кладка была такой неровной, что когда я привёз плёнку домой, её проявили и стали просматривать, мой режиссёр Юрий Чевский схватился за голову и сказал, что такое “нельзя показывать на всю республику!”

Советская экономика бредёт таким неуклюжим образом по своему пути несмотря на всю эту софистику. Как показывает пример КАМАЗа, планировщики больше полагаются на число, чем на умение.

Настоящей обузой экономики – и это беспокоит руководство в лице Брежнева и Косыгина, хотя никак не отражается на статистике выполнения плана – является неспособность советского социализма выработать достаточное количестве современных и надёжных технологических проектов, и быстро поставить их на службу производства. В течение последних десятилетий Москва отчитывалась о быстром промышленном росте, хотя сейчас он замедляется, но динамизма инноваций не было. Плановой советской экономике не хватает движущей силы конкуренции, стимулирующей развитие технологий на Западе, а коммунистическим планировщикам и теоретикам ещё только предстоит найти адекватную замену этому стимулу.

Практически вся система, сверху донизу, противится изобретениям, новым продуктам, новым идеям. Сдерживающие факторы вошли в плоть и кровь советской экономики. В целом запрос на инновации, похоже, спускается с помощью указов сверху, с минимальным участием потребителя. Нововведения разрабатываются в огромных исследовательских институтах, функционирующих независимо от промышленных предприятий. Такие учреждения больше гордятся каким-нибудь изготовленным вручную и в одном экземпляре прототипом, предназначенным для показа (pokazukha) на выставке достижений, чем на внедрении разработки в производство. Даже если новшество продвигается каким-либо агентством, рацпредложение, опутанное массой технических ограничений, должно преодолеть лабиринт согласований с бюрократическим центром.

Однажды пресса привела слова директора завода, который жаловался, что для производства простой алюминиевой чашки ему нужно «получить добро от 18 организаций, причём не только из Москвы, но и из других городов». 

Знаменитый роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» повествует о невероятной борьбе изобретателя против бюрократии, в результате чего его изобретение, представляющее прорыв в металлургии, наконец принимают. Газета «Комсомольская правда» публиковала серию статей, рассказывающих, как бюрократы повсюду, начиная от внедрения линий по производству обуви и заканчивая передовыми ортопедическими приспособлениями, мешали развитию новых идей. Из газетных статей выходило, что порой те самые институты, назначением которых являлась разработка новых технологий, препятствовали продвижению новых идей, не относившихся к их институту. В октябре 1972 года «Правда» рассказывала о мытарствах новаторов с фабрики в Омске, выдвинувших идею производства стоячих вешалок для одежды и шляп (в советских квартирах нет встроенных шкафов в прихожих, и большинству людей не нравятся стенные вешалки). Им пришлось сначала запросить согласование цены на продукт на высоком московском уровне. Ждали ответа три месяца. Безрезультатно. Потом им пришло письмо из Всесоюзного проектно-конструкторского и технологического института мебели с требованием прислать совсем другую заявку в трёх экземплярах и с чертежами. Сделали и снова стали ждать ответа. Не дождались и послали инженера в Москву, который выяснил, что документы потеряны. На момент выхода статьи в «Правде» прошло уже 10 месяцев ожидания со стороны омских мебельщиков, которым торговая организация, заказавшая 2000 вешалок, вчинила иск за не поставленный товар. Из Москвы ответа так и не дождались.

Тот изобретательный инженер, попавший в неловкое положение при дегустации хорошего болгарского варенья, рассказал мне о вопиющем случае противодействия переменам. Консервный завод в Мордовии, на котором он работал, мариновал недозревшие зелёные томаты, но, когда некоторые их поставки задержались в пути, и помидоры пришли красными и поспевшими, то он быстро переориентировал линию на консервирование красных овощей. «Они не соответствовали стандарту, но были очень хорошими, и мы сэкономили государству многие тысячи рублей», – рассказывает он. «Но меня за это не наградили и даже не похвалили, а как раз наоборот. Приехала специальная комиссия для инспектирования моей работы. Они не поверили, что я хотел сохранить помидоры в пользу государства, а не в свою. Меня заподозрили в хищении и, хотя у них не было улик против меня, нервы мне изрядно помотали. Прорабатывали на нескольких партийных собраниях и чуть из партии не исключили. Я вовремя вспомнил о какую-то инструкцию военных времён, что нужно изо всех сил стремиться беречь любое сырьё, как стандартное, так и нестандартное, и это меня спасло».

Русские расскажут о бесчисленных случаях такого врождённого, бюрократического, педантского подхода к инновациям, присущего их обществу. Другим обществам, впрочем, такой подход тоже свойственен. Но то, что отличает русских в случае с этим расторопным инженером – это сильное подозрение, чрезмерность реакции и готовность подвергнуть человека суровому наказанию, несоизмеримому с тяжестью «содеянного». Западную экономику, в особенности американскую, совершенно справедливо критикуют за разбазаривание природных ресурсов, трату электроэнергии, загрязнение окружающей среды, за то, что автомобили, бытовые приборы и аппаратура делаются с расчётом на их быструю замену на новые и на списание старых в утиль. Но в том, что касается идей и людей, западное общество куда больше дорожит и теми и другими, чем советское, душащее не только диссидентов, но и способных инженеров, исследователей и личности, стремящиеся улучшить систему, мысли которых постоянно отвергаются или остаются не реализованными, потому что система закоснела в своём отрицании оригинальности.

Такое отношение идёт сверху донизу, но не всегда затором служит центральная бюрократия. Брежнев однажды заметил, что заводские управленцы бегут от инноваций «как чёрт от ладана». Правда не добавил, что главной тому причиной являются несгибаемые законы Плана, но опытный советский журналист изложил для меня этот постулат таким образом:

«В плановой экономике человек с идеей внедрения более производительной инновации опасен для всех. Я вам скажу почему. План требует 100% выпуска продукции весь год, все 24, а порой и 30 дней в месяц. Всё высчитывается исходя из этого: производительность заводского оборудования, размер рабсилы, необходимое количество стали и другого сырья. Планировщики точно знают, сколько и чего будет произведено. Если внедряется новое оборудование, то завод, или его часть нужно останавливать. А это означает, что план выполнен не будет. Для директора и рабочих – это очень плохо. Премий, которые составляют от 20 до 30% зарплаты, никто не получит. Для министерства, к которому относится завод, это тоже плохо, потому что выполнения плана ему тоже не видать. А если ты останавливаешь завод на несколько месяцев, то должен остановить поставки стали и другой продукции завода клиентам, то есть другим заводам. У тех тоже возникнут проблемы с Планом. Вот незадача плановой экономики. План – тормоз роста экономики и повышения производительности труда.

Во время моего пребывания в Москве я, естественно, не мог не заметить озабоченности советского руководства этой проблемой. Одним из сигналов было намерение сделать производительность, советский синоним слова «эффективность [11]», главным индикатором выполнения плана. Но несмотря на постоянные рапорты об успехах, разрыв в производительности между Западом и Востоком сколько нибудь заметно не сокращается. По общему объёму выпуска продукции советская промышленность стоит на втором после Америки месте, но даже советские  источники говорят о том, что по её выпуску на душу населения СССР стоит на 15 месте в мире, а по американским подсчётам – на 25-м, позади США, Канады, Западной Германии, Франции, Великобритании, всех стран Северной и Центральной Европы, Японии, Австралии, Новой Зеландии и некоторых арабских стран-производителей нефти, а также позади Восточной Германии и Чехословакии. То, что я заметил во время поездок по России, на заводах, в магазинах, совхозах, ресторанах и парикмахерских, то есть неоправданное, на мой взгляд, присутствие большого числа работников, подтверждается статистическими данными. В 1973 году советский экономический ежегодник опубликовал сведения о том, что производительности труда в промышленности СССР равняется лишь половине американской, строительная отрасль достигла лишь двух третей эффективности США, а сельское хозяйство – четверти. В статьях советских экономистов на тему производительности указывалось на то, что после покупки страной заводов на Западе, при их эксплуатации там создаётся столько рабочих мест, что их число порой в восемь раз превышает количество работающих на таких же предприятиях за границей, и это сводит на нет эффективность западных технологий.

Подобные факты трудно соотнести с запуском на орбиту советских космонавтов вместе с американскими астронавтами или грозными предупреждениями от генералов и адмиралов НАТО о советских баллистических ракетах с ядерными боеголовками и атомными подводными лодками. Как Советы могут делать такое хорошее лицо при такой плохой игре? Ответ на этот парадокс двояк.

Один из его элементов лежит в русской душе, в одержимости советских людей преодолеть историческую отсталость страны от Запада. Речь идёт не только о мощи, но и о самоуважении. Точно так же, как цари до них, советские лидеры движимы жгучим чувством неполноценности и решимости преодолеть вековую отсталость России. Сам Сталин облёк это стремление в слова, когда заявил в 1934 году:

Задержать темпы — значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим. История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беи. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били японские бароны. Били все — за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это доходно и сходило безнаказанно».

Невозможно переоценить важность этого грызущего русских изнутри комплекса неполноценности в качестве мотиватора сегодняшних отношений между Советским Союзом и Западом. Русские полны решимости не отставать, не быть на втором месте, а хотят, чтобы их расценивали, как равных своему главному на современной мировой арене противнику – американцам. По сегодняшним меркам величие страны исчисляется её ядерной мощью и завоеванием космоса. Поэтому русские пойдут на жертвы, необходимые для того, чтобы добиться паритета с Америкой или хотя бы создать видимость равнозначности, особенно в этих двух сферах. Например, по западным подсчётам, Россия потратила $45 миллиардов долларов на запуски пилотируемых космических кораблей с 1958 по 1973 годы по сравнению с $25 миллиардами американских расходов. После того, как американцы прилунились, для СССР стало чрезвычайно важным осуществить проект «Аполло – Союз» и сравняться по космическим достижениям с США, чтобы стереть впечатление отставания и проецировать на весь мир картинку равенства.

Отступление переводчика. 

Во время работы на Карельском ТВ я однажды стал свидетелем очень яркой показухи, точнее работы на публику. У нас в операторах был такой Виктор Яроцкий, живущий и поныне. Тогда, я работал с 1980 по 1989 год, он, как и все мы был молодым. Но в отличие от нас был и слыл карьеристом и недавно вступил в партию. Я думаю, что кинооператоры приравнивались к рабочим, поэтому их брали охотнее, чем нашего брата, редактора, хотя я никогда и не стремился туда. Другой оператор и мой приятель, ныне покойный Саша Веснин высказал что-то слегка скептическое про то, что вот, мол, американцы уже на Луне побывали, а мы всё планы строим. Яроцкий, явно играя на публику, поскольку нас было человек семь в операторской комнате, стал говорить, весьма впрочем неубедительно, и всем было понятно почему он это делает, что у партии и правительства, мол, разные программы освоения космоса, отличающиеся от американских и бла-бла-бла. Разумеется, спорить с ним никто не осмелился. Все знали, например, что когда Союз журналистов Карелии выделит на ТВ путёвки за границу, то решать пустить или нет туда определенного сотрудника будут как раз яроцкие, а не веснины.

Второй элемент ответа на этот вопрос лежит в плоскости расщепления технологий. На Западе военная технология тесно связана с общим уровнем её развития во всей экономике. Не то в России. Если речь идёт о чём-то жизненно важном, то это делается специально, и шансы на то, что будет сделано очень хорошо весьма велики. Если речь идёт о руководстве, о видных учёных, балетных труппах, писателях, спортсменах, людях важных для государства или для формирования положительного образа страны на Западе, то никаких трат, никакой роскоши не жалеют, хотя простым русским за всё это приходится платить, затягивая пояса. Один американский доктор, говоря об этом раздвоении советской экономики, заметил в разговоре со мной: «Русские могут запустить человека в космос, но не могут добиться нормальной работы лифтов. Они проведут самые сложные исследования вирусов, но не могут лечить заурядные недомогания». Для меня это не только вопрос возможностей, но и вопрос выбора. Скверные потребительские товары для масс не должны служить мерилом по отношению к тому, что производится для избранных или для министерства обороны.

Обороне и космосу не только отдаётся национальное предпочтение и субсидирование, эти две отрасли и функционируют в совершенно другой системе экономики. Американский юрист, писатель и консультант по торговле между Востоком и Западом Самюэль Пизар (фото) проницательно заметил в разговоре со мной, что военный сектор является «единственной сферой советской экономики, функционирующей на рыночной основе в том смысле, что покупатели извлекают из экономического механизма те виды оружия, которые хотят. В целом же Советы имеют экономику вбрасывания – продукты выбрасываются производителем в направлении потребителя по приказу сверху, в основном воспроизводятся те же товары, что выпускались раньше, без использования изобретений и новых технологий, разрабатываемых учёными в институтах и лабораториях. Но военные, как и западные потребители, пользуются возможностью выбирать из предложенного. Они могут сказать: «Э, нет, это не то, чего мы хотим». Они могут также выгодно продать свои танки или ракеты «САМ-6» и «САМ-7», арабам и затем провести испытания этого оружия в полевых условиях их территории, привезя затем для производителей «рыночные отзывы» клиентов.

Более того, министерство обороны не только владеет своей собственной системой «закрытых» заводов, производящих исключительно военную продукцию, но во всей советской промышленности военные пользуются другими стандартами, нежели теми, которые применяются в гражданской экономике. Сталелитейщик Юрий рассказал, что на его заводе на разных линиях и разными рабочими бригадами параллельно выпускаются три различных категории продукции, при этом рабочим тоже платят по-разному даже в том случае, если они выпускают одно и то же изделие. Первая категория – для военных, вторая – на экспорт, а третья – для обычных «домашних» нужд. «Идёт ли речь о гвозде, шурупе, чайнике, металлоизделии, униформе, одеялах, варежках или приборах – так делается всегда», – сказал он. Иосиф, инженер холодильного оборудования с юга России, говорил про то же. «За ширпотреб платят меньше. – подтвердил он.  – Выпуск экспортной и военной продукции оплачивается лучше. Над ней дольше трудятся и требования к её качеству выше. Такую работу доверяют высококвалифицированным рабочим».

Рашид, прораб с Ташкентского тракторного завода, рассказал, что, когда к ним приходит военный заказ на «выключатели, свечи или что-нибудь, там, для ракет, военные всегда пришлют сопроводительный документ, по которому проверяется качество. Я сам подписывал бумаги о том, что наша продукция не отвечает военным спецификациям и тогда мы продавали её совхозам и другим предприятиям – различные инструменты типа гаечных ключей, отвёрток, запчастей и так далее».

Ещё один мой друг, системный аналитик, работавший над установкой систем автоматизированного контроля на многих заводах, в том числе и на некоторых «закрытых» оборонных, но также и на предприятиях смешанного военно-гражданского назначения, сказал, что нет никакого сравнения между контролем качества даже для обычных изделий. «Качество военной и космической продукции состоит в приёмных проверках, – разъяснил он. – Военные сидят на каждом заводе, а на больших предприятиях они в чине генералов, и руководствуются чисто военной дисциплиной. В их полномочия входит отсеивать brak, и они отсеивают очень большое количество бракованной продукции, порой очень дорогой для производства. Но в бюджете заложены деньги на это. Рабочие на одном и том же заводе делают хорошие холодильники для военных и неважные для массового потребителя, и во втором случае на контроль качества все плюют. Я видел, как делают транзисторы. Сделают сотню, а представитель военной приёмки отберёт один – два. Некоторые выбросят как некондицию, но остальные уйдут на потребительский рынок».

При всём этом, даже в том, что касается высокоприоритетной для государства продукции типа космоса и армии, а также для нескольких важных видов гражданской продукции, советские стандарты не соответствуют западным. Считается, что в области ЭВМ СССР отстают от Америки на десять лет. В начале 1975 года в бюллетене советской Академии наук сообщалось, что в Советском Союзе имеется лишь одна десятая по сравнению с американской часть компьютеров, большинство которых медленные транзисторные ЭВМ второго поколения, тогда как в США уже широко используются машины третьего поколения на микросхемах. Но разница состоит не только в устаревшем оборудовании. Не один советский компьютерный эксперт в частном разговоре сетовал на то, что советское программирование намного отстаёт от западного. Инженер-электронщик с многолетним опытом работы на оборонных заводах пожаловался на ненадёжность ЭВМ и прочего электронного оборудования, составляющих настоящую головную боль. «Наши машины ломаются всё время. -сказал он. – Нет никакого сравнения в коэффициенте простоя наших компьютеров по сравнению с вашими. Ваши намного производительнее».

Даже специальные стандарты качества, применяемые к советской продукции, идущей на экспорт, не поднимают престиж советских технологий до той степени, чтобы сделать их привлекательными для Запада. Возможно самым простым способом измерить разницу между экономиками Востока и Запада является перекос в обмене технологиями. Согласно ежемесячнику «Форин Трейд», Запад в 1974 году купил советских станков и оборудования, то есть технологий, всего лишь на 170 миллионов рублей ($220 миллионов). Другими словами, если учесть, что в том же году СССР купил на Западе технологий на $2,67 миллиарда, то соотношение будет 12:1 не в пользу Москвы. Если бы Советы не торговали нефтью, природным газом, хромом и другими редкими металлами, то есть предметами экспорта, обычно характеризующими неразвитые страны, то внешней торговли у Москвы не было бы совсем. Точная механика, точные технологии, современная биохимия – во всех этих отраслях СССР слаб даже по признанию самих советских учёных. «Атомные бомбы или изотопы произвести легче, чем транзисторы и эффективные лекарства. – сказал один физик. – Возможностей для производства точных технологий у нас никогда не было. Мы отстали на много лет».

Сосредоточив усилия и ресурсы, русские добились значительных успехов в военной и космической областях, вырвавшись вперёд по сравнению со всеми странами кроме Америки, отчасти и потому, что другие страны особых усилий не предпринимали. По западным подсчётам выходит, что в разработке сложных военных ракет и подготовке к пилотируемым космическим полётам Соединённые Штаты идут на несколько лет впереди, хотя русские упорно стараются их догнать. Миссия «Союз-Аполлон» в июле 1975 года показала преимущество Америки. В период подготовки к совместному полёту один запуск ракеты с космонавтом на борту был отменен и несколько стыковок были неудачными. В ходе самого полёта у русских космонавтов было куда больше проблем со стыковкой, чем у американских астронавтов. Да и сам план миссии отводил более активную роль американскому кораблю.

Когда я следил за этим полётом по телевизору, то вспомнил о словах одного из членов американского экипажа Ванса Брэнда (фото), произнесённых на приёме в американском посольстве в Москве 4 июля 1974 года, за год до полёта. Брэнд тогда приехал вместе с другими астронавтами для знакомства с советским экипажем и космическим кораблём. Когда я спросил его об общем впечатлении от этого знакомства, он лишь отхлебнул сока и попытался уйти от ответа. Потом сказал: «Знаешь, после того, как я поближе рассмотрел «Союз», моё восхищение советскими космонавтами невероятно выросло». Другой официальный представитель космической отрасли, толкуя этот ответ, заметил, что американские астронавты были потрясены тем, насколько примитивным выглядел советский «Союз» по сравнению с американским «Аполло», уже слетавшим на Луну и вернувшимся обратно. «Космонавты просто едут на прогулку. – сказал американец. – Они – лишь пассажиры. У них нет контроля ни над чем, внести изменения в полётный план они не могут, в отличие от наших астронавтов». Намеренно избегая делать публичные сравнения, могущие поставить Москву в неловкое положение, американцы, тем не менее, не могли не отметить, насколько мало внимания изначально уделялось вопросам жизнеобеспечения и безопасности на космическом судне, и были удивлены тем, как русские устраняют неполадки. Они просто латали отдельную проблему, по словам одного американского официального лица, в то время как американские техники, используя системный подход, всегда интересовались, какие ещё части могут быть затронуты проблемой, тестировали всю систему и старались всегда делать профилактику. Разрыв лежал не только в чисто технической плоскости, но и в целой системе взглядов на управление полётом.    

Управление всегда было больным местом советской экономики. 

Полстолетия назад Ленин советовал товарищам большевикам изучать американский менеджмент. 

Теперь зять премьер-министра Алексея Косыгина Джермен Гвишиани, среди прочих, исповедует похожий подход. 

Любопытно, что влиятельные силы советского военного истеблишмента за кулисами тоже выступают сторонниками реформы управления в стране. 

Время от времени такие органы печати как журнал «Коммунист вооружённых сил» умеренно критикуют косность советского планирования и призывают к большей гибкости. 

Из частных уст я тоже слышал, например, о весьма вызывающем доверие докладе, переданном московскими высокопоставленными лицами с помощью видного деятеля одной западной компартии, в котором высказывается недовольство управлением советской экономикой со стороны высшего военного командования и видных промышленных технократов. Из доклада следовало, что эти люди хотели бы значительно снизить влияние аппарата ЦК КПСС на управление экономикой.

Такой, конечно, была одна из главных целей экономической реформы, выдвинутой в 1965 году премьер-министром Косыгиным. 

Теорией, стоявшей за реформой, служило положение о том, что советская экономика смогла бы преодолеть технологическую стагнацию, если бы предприятия получили больший контроль над своими операциями. 

Основной мыслью этого подхода, сформировавшегося сразу после смерти Сталина в 1953 году, было лишить показатель валового выпуска продукции главенствующего значения, а во главу угла поставить прибыль предприятия с одновременным увеличением производительности труда. 

Но к концу 1960-х реформу Косыгина саботировали как партийные иерархи, так и руководители центральных министерств, не хотевшие выпускать власть из своих рук и отдавать ей производственникам. 

Мои советские друзья также считали, что в удушении замысла экономической децентрализации сыграли чехословацкие события 1968 года, одним из пунктов которых была либерализация экономики.

В 1973 году, в этот раз со стороны Брежнева, стал пропагандироваться другой подход: образование больших промышленных конгломератов, названных производственными объединениями, которым были предоставлены новые широкие полномочия, включая больше свободы во внешней торговле. В поддержку этого подхода газета «Правда» выпустила изумительно откровенную статью ведущего либерального экономиста Абеля Аганбегяна. Он писал, что по результатам опроса более чем тысячи руководителей промышленных предприятий, 90 процентов из них указали на то, что хотели бы большей свободы принятия решений, а 80 процентов относили свои проблемы на счёт неоправданного вмешательства высшего руководства в производственный процесс.

Самым откровенным выстрелом во всей этой компании была блестяще прямая (по советским стандартам) критика неумения советской промышленности конкурировать на мировом рынке, написанная Николаем Смеляковым (фото), заместителем министра внешней торговли, возглавлявшим раньше «Амторг», внешнеторговую советскую организацию, работавшую в США, и много поездившего по Западу. 

В декабре 1973 года Смеляков, исподволь посягая на неписанные каноны советской экономики, то есть показатели выполнения плана и объём выпуска продукции, писал в журнале «Новый мир» о том, что на жёсткой арене международной торговли конкурентоспособность должна стать основным мерилом. 

Если бы советская промышленность приняла этот вызов, то она сделала бы первый шаг на пути выздоровления. Из его критики следовало, что советская бюрократия слишком косная, непредприимчивая и ограниченная в кругозоре, а страдающая хроническими запорами советская промышленность слишком слаба для того, чтобы продвигать свою продукцию, адаптироваться к нуждам потребителя и выступать в связке с послепродажным обслуживанием и снабжением запчастями.

«В то время как наши планирующие и распределяющие органы пишут диссертации на тему сколько и каких машин мы поставим на экспорт и о том, возможно ли произвести меньше, а денег выручить как можно больше, да ещё и не гарантируя снабжения необходимыми запчастями, – писал Смеляков, – пока они спорят о том, а не уязвит ли нашу гордость производство лучших товаров на экспорт по сравнению с качеством продукции для внутреннего рынка или о том, нельзя ли продать за границу то оборудование, которое не идёт на внутреннем рынке, нравственно ли продавать на экспoрт машины, которых не хватает дома, высокоразвитые капиталистические страны уже вышли на рынки, оседлали их, вцепились им в гриву, пустили в них коммерческие корни и довели развитие экспорта оборудования и станков до колоссальных размеров, монополизировав целые отрасли промышленности для работы на экспорт».

С такого рода острой критикой, вероятно поддержанной на самом верху, возможно и Брежневым, показалось, что ветры перемен задули над советской экономикой. Просочились и сведения о том, что Брежнев, в ходе секретного заседания ЦК в ноябре 1973 года, продвигал идею перетряски  планирования и управления, направленную на достижение большей эффективности производства. Примерно в то же самое время некоторые экономисты – математики с современным видением выступали с идеями ослабления закостеневшего центрального планирования, сложившегося ещё при Сталине и действующего в наше время, при котором Москва стремится принимать все решения до самых мельчайших и, как правило, сразу на пять предстоящих лет. Они предлагали ставить перед собой только общие цели и их варианты, ослабить контроль и открыто пересматривать генеральный План каждый год.

Однако в течение нескольких месяцев консервативная бюрократия задушила эту идею, и президент Николай Подгорный уже выступал перед советскими иерархами с призывом не беспокоиться о радикальных изменениях системы. В начале 1975 года стало ясно, что брежневская программа производственных объединений была выхолощена, хотя технически, якобы, претворялась в жизнь. Несколько руководителей крупных предприятий открыто жаловались в советской прессе, что министерства и Госплан, подчиняющийся премьеру Косыгину, усилили своё вмешательство и увеличили число плановых показателей, составляющих заботу производственников, с пяти до восьмидесяти.

Короче говоря, децентрализация была снова заблокирована из-за соперничества внутри руководства Политбюро и из-за консервативной оппозиции в верхушке партии и государственной бюрократии. «Мы – в застое. – сказал мне один высокопоставленный партийный журналист незадолго до того, как я уезжал из Москвы. – Нашей экономике нужны реформы, но их не будет, пока Брежнев, Подгорный и Косыгин (фото) находятся на своих постах. Они не могут договориться между собой, что делать. И никто из них, даже сам Брежнев, не обладает достаточной силой для того, чтобы продавить существенные изменения против воли двух других».        

                                       

---

[1] Моше Левин, Political Undercurrent in Soviet Economic Debates (Princeton, 1974), стр. 119 (прим. Хедрика Смита)

[2] В июле 1975 года, ЦРУ подсчитало, что с 1968 по 1974 год валовой общественный продукт СССР вырос с $555 до $722 миллиардов, в то время как валовой внутренний продукт США поднялся с $1,090 до $1,266, что дало советской экономике ежегодный рост близкий к 4.7%, по сравнению с американскими 2.4%. В 1968 году советский ВОП был равен ровно половине американского ВВП. 1974 году, когда американская экономика находилась в рецессии и ВВП страны падал, Советы по этому показателю опережали США на 56%. Все цифры были пересчитаны в американских долларах. (прим. Хедрика Смита)  

[3] (фр.) по преимуществу, преимущественно.

[4] В оригинале Kama, ошибочно записанное название повторяется и дальше (прим. перев.)

[5] Вначале я подумал, что Хедрик неточно понял «советских инженеров» и речь шла о цехах, которые могут называться в английском, в отличие от русского, одним словом plant. Оказалось, нет, речь в действительности шла о «заводах». См., например, Вики: «…и уже к концу года были уложены первые кубометры бетона в фундамент первенца КамАЗа — Ремонтно-инструментального завода, а также корпуса серого и ковкого чугуна Литейного завода». (прим. перев.) 

[6] Хедрик просто плохо знает русский. Я специально перевёл как «производительность труда» там, где у него стоит «еfficiency», чтобы показать, что его фраза в скобках сомнительна, и у русских, на самом деле, много синонимов для перевода этого, вообще-то латинского слова. Кроме того, «не отличаются высокой эффективностью» звучало бы без дополнения, отсутствующего в оригинале, на мой взгляд, хуже. Вот русские синонимы перевода слова «еfficiency»: действенность, эффективность, продуктивность, производительность, умение, подготовленность, дееспособность, оперативность; работоспособность, отдача, коэффициент полезного действия, рентабельность,  еfficiency expert - специалист по научной организации труда. (прим. перев.)

^[7] Буквально «завтра», но в английском языке приобрело дополнительное значение «обещанного три года ждут» (прим. перев.)

[8] Джордж Корли Уоллес-младший (1919 —1998) — 45-й губернатор штата Алабама, на протяжении четырёх сроков; 1963—1967, 1971—1979 и 1983—1987. «Самый влиятельный проигравший» 20-го столетия в политике США, согласно биографам Дэну Т. Картеру и Стивену Лешеру, баллотировался четыре раза на пост президента США. (прим. перев.)

[9] Документ назывался: «К ИТОГАМ ВЫПОЛНЕНИЯ ВОСЬМОГО ПЯТИЛЕТНЕГО ПЛАНА РАЗВИТИЯ НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА СССР (1966 — 1970 годы)». (прим. перев.)

[10] В сборнике «Свободная мысль», распространённом в декабре 1971 года, экономист под сатирическим псевдонимом А. Бабушкин сделал сравнение опубликованных в открытой печати советских статистических данных, показывающих, что с 1966 по 1970 гг. было выпущено лишь 26% от запланированного числа автомобилей, 40% тракторов, 50% бумаги и сыра, 58% пищевых консервов, 65% текстиля, выработано лишь 70% электроэнергии, отлит 71% стали и т.д., хотя партия официально заявила, что все основные плановые показатели выполнены и цифры в рублях теоретически поддерживали это утверждение. Бабушкин привёл и несколько примеров перевыполнения плана, но их было далеко не достаточно для того, чтобы выполнить план в абсолютных показателях, как утверждала партия. (прим. Хедрика Смита)

[11] См. прим. перев. сноска номер 6.

 Впервые опубликовано 7 июня 2023 года.